Русская фантастика 2014

Через две остановки пара вышла, Оля закрыла книжку и откинулась на спинку сиденья. Напротив на стене висела реклама дизайнерских ошейников: «В ошейнике мне удобно. В ошейнике я свободна. В ошейнике я — Его».

Объявили следующую остановку, Оля вышла, у эскалатора — ей надо было на другу ветку — влипла в пробку, потолкалась, орудуя локтями, чтобы не задавили.

— Госпожа!

Рядом оказался совсем молодой мальчик, лет двадцати, в короткой замшевой куртке и пушистом шарфе.

— Госпожа! — Он дотронулся до Олиной руки. — Почему вы грустите? Вы такая красивая, Госпожа. Извините наглость, но вы свободны?

— Нет.

— У вас есть саб? Госпожа, я просто хочу познакомиться с вами. Вы прекрасны.

— Я замужем.

— А разве это препятствие? Закон разрешает держать нескольких сабов. А сессионно… Госпожа, не отвергайте меня сразу!

— Ты пьян?

— Нет… Немного, — он улыбнулся белозубо, — сессию закрыл, «хвост» доедал.

— Я не буду с тобой знакомиться, — Оля улыбнулась в ответ. — Извини. Я люблю своего мужа. Мне не нужен саб.

Она ввинтилась в толпу, протиснулась к эскалатору и побежала вверх, слегка задыхаясь. На ходу позвонила, вызвала такси до дома. Серо-черные по зимнему времени люди вокруг посматривали на Олю с любопытством. Кто-то — алчно, кто-то — в недоумении, кто-то хихикал. Ее оранжевое пальто казалось костром, а русые с рыжеватым оттенком вьющиеся волосы вспыхивали искрами. Оля, стремительная, раскрасневшаяся, выбежала на улицу.

Машина подъехала через пять минут, все это время Оля стояла на месте, слегка притоптывая и дыша на пальцы.

Таксист распахнул перед ней дверь, помог усесться.

— На метро быстрей бы добрались, — предупредил он.

— Там люди. Надоело. Сегодня уже общалась, больше не хочу.

— Расстроили они вас?

— Мальчишка пристал…

— Никакого уважения у низов в наше время.

Ему было за пятьдесят, усы щеточкой, пиджак поверх водолазки, запах дезодоранта и сигарет.

— Курите? — Оля помотала головой. — Не будете возражать, если я закурю?

— На здоровье.

— Раньше было строже, а сейчас распоясались. За равенство все. Сегодня не пори — настроения нет, иголки убери — синяки остаются, о подвесах забудь — суставы будут болеть, в попу не дам — по телевизору сказали, что это вредно. Еще одна низка? Куда там! Скандал, слезы, тарелки бьет. Представляете? Тарелки. В хлам, в осколки. Целую стопку. А потом — сердечный приступ, «скорая», ах, я умираю, довел, садист, обращусь в центр помощи! Тьфу!

— И не говорите, — деревянным голосом отозвалась Оля.

— Вот. Вы меня понимаете. Тоже проблемы с низком? Небось: я в доме хозяин? Я — мужик? Слышал недавно такое. Посиделки, и один низок как завел: да я больше ее зарабатываю, да я мужчина, да все ее доминирование — только меня отшлепать, а так я все решаю. Я на него смотрю так, думаю: а не ровняшка ли ты часом? Не, ведь не ровняшка. На митинги не ходит. А хозяйку доминировать порывается.

Они ползли в «тянучке», Оля смотрела в окно, таксист продолжал:

— И дальше что? На что он рассчитывает, такой до-минатор? Что ошейник на хозяйку наденет? И у всех, у всех одни и те же проблемы. Хоть ты дворник, хоть президент. А почему? А потому что пропаганда.

Город украсили к Новому году: светящиеся гирлянды на деревьях и над проспектом, елочные базары, лотки с украшениями, киоски с глинтвейном и медовухой, с блинами и пончиками, с сувенирами и всякой всячиной, сделанной, конечно же, в Китае. Огни машин и окна домов — часть праздничной иллюминации. Прохожие никуда не спешат, несмотря на мороз, и улыбаются чаще.

И — рекламная растяжка.

Улыбающиеся парень и девушка.

Цветы.

Свобода. Равенство. Братство.

Оля коснулась шеи под шарфом.

* * *

Пока Олюшка искала в сумочке ключи, Лев Ильич услышал шебуршание и открыл дверь.

— Проходи, любимая, проходи, — ласково позвал Лев Ильич и посторонился.

Олюшка проскользнула в квартиру, чуть задев Льва Ильича плечом. В руках у Верха была кастрюля с прозрачной крышкой. Под крышкой что-то белело.

— Разувайся, раздевайся, не спеши, — продолжил Шорохов. — Проходи. Я тебе, любовь моя, устрою сеанс бытового доминирования.

— За что, Лев Ильч? — игриво поинтересовалась Олюшка.

Всмотрелась в его лицо и умолкла. Уши у нее покраснели.

— Понимаешь, дорогая, я хотел пообедать. Нашел в холодильнике мясо. Смотрю — кастрюлька, думал, в ней макароны. Открыл крышку — не макароны. И даже не рис. Подогревать пока не стал. Что это за эксперименты Александра Флеминга, Олюшка?

Она потупилась.

— Я не помню, Лев Ильич…

— Не помнишь — что?

— Что это было не помню… Я забыла про кастрюльку.

— Оля, она стояла на средней полке. Как можно было про нее забыть?

— Прости, Лев Ильич, мне очень стыдно.

— Сты-ыдно? Ах, стыдно? А в микроволновку ты давно заглядывала? Ты ее мыть вообще пробовала?

— Я помою, Лев Ильич…

— Конечно, ты помоешь.

Он сунул Олюшке кастрюльку.

— И это тоже помоешь. Сейчас. Потом покормишь меня обедом, а вечером, Оля, я тебя накажу, потому что так нельзя. Совсем распустилась.

— Прости, Лев Ильич… — Держа кастрюльку в вытянутых руках, Оля прошла на кухню и крикнула оттуда: — Лев Ильич, ты не сердись, я сегодня ошейник забыла надеть. После извращений.