Русская фантастика 2015

Сойка всхлипнула, а Кэт подумала, что свечку пора тушить. Отец Николай не напомнил. Наверное, ему раньше не часто приходилось хоронить близких.

– Идите, девочки, в дом. Я тут сам. Сам все закончу…

Уголек бешено чиркает по куску старого картона. Кэт рисует. Мягкий контур – сосредоточенное лицо Зои. Одеяло, в которое она куталась на ветру, превращается в большой, почему-то клетчатый, платок. Росчерки веток и стволов. Трепет маленького пламени…

Ощущения ускользают, и это мешает завершить картину. Кэтрин хмурится, подправляет неточную линию кусочком выдранной из матраса ваты.

Сойка стоит на цыпочках у окна и слушает, как дождь лупит о подоконник. Окно грязное, по нему стекает вода, и двора не видно за этим потоком. Совсем ничего не видно, только дождь стучит, можно его слушать. Или дышать на стекло, а потом возить по нему пальцем. Точка, точка, запятая. Это тоже сюжет.

Кэт на миг оторвалась от рисунка и вдруг натолкнулась на встречный взгляд чужака. Не искаженный болью, недоверием или страхом, ровный взгляд. Сеточка ранних морщин, легкий прищур.

– Покажи.

Голос у него такой же, как взгляд. Шершавый, отстраненный.

– Нет.

– Боишься меня?

– Не боюсь.

Сойка отвернулась от окна и подтвердила:

– Она вообще ничего не боится. Ей нельзя.

У девочки не было сомнений, доверять ли чужаку. Этот странный солдат ее вчера спас. Шагнул под пулю. Отец Николай всю ночь говорил с ним. Пытался оказать помощь и расспрашивал. Если священнику приходило в голову кого-то расспросить, этому «кому-то» оставалось только посочувствовать. Но Кэтрин достались лишь обрывки информации. Да, пытался остановить сообщников. Да, он действительно застрелил одного из своих. Второго прикончил Джей. К сожалению, у него не было нормального оружия. Только оставленный Диром пистолет «последнего шанса». Два ствола, два выстрела. Один – мимо. Один – в цель.

Теперь пистолет в рюкзаке Кэтрин. Патронов к нему нет, зато это – память о ребятах. Эту вещь они оба держали в руках…

– Одно дело «нельзя», другое – «не боюсь».

– Отец Николай так же говорит. Дело не в этом. Доделаю, тогда покажу.

– Кстати, где он? Он действительно ваш отец?

– Нет, он священник. Он ушел в ямы. К вечеру вернется.

– Ямы?

– Место на окраине. Там раньше были склады. Их разбомбили. От наземных построек вообще ничего не осталось, только сами ямы – провалы на подземные этажи. В них можно разжиться консервами. Или еще чем-нибудь. Только там трудно лазать, и обвалы бывают часто. Но вариантов нет: городские супермаркеты за двадцать лет вычищены до блеска.

– И что, там нет хозяев? Тех, кто контролировал бы… добычу?

– Там времянку не поставишь, не из чего. – Девушка пожала плечами, возвращаясь к работе. – До свалки далеко, если вы лохмачей имеете в виду. Да и провалиться можно в любом месте и в любой момент. Я там провалилась весной. Нога болела знаете как?.. Так что, так сложилось, что все на равных. Кому-то везет, кому-то нет. Да и людей в пригороде немного. Остались только те, кто не может уйти.

– И не боишься все это рассказывать? Ты же меня совсем не знаешь.

Кэт нахмурилась и выразительно посмотрела на укутанные ноги чужака. Что он может сделать, продырявленный да с больными, потерявшими чувствительность ногами?

Но чужак все равно был во многом прав. У нее опять не получилось его увидеть. Так, как она видела других. По-настоящему.

– Мне нельзя бояться, – повторила она свое всегдашнее заклинание. – Поэтому я не боюсь.

– Не бояться – глупо. Бесстрашны только безумцы, а ты на них не похожа. Страх помогает избежать опасности. Помогает выжить.

Кэт прикусила губу и уставилась в угол окна, в самую паутину.

– Страх, – задумчиво сказал чужак, – именно страх, а не паника, не ужас, не истерика, во многом помогает найти лучший выход… я не прав?

– Вы для себя правы. Не для меня, а для себя. Вам можно бояться, это так. Понимаете, страх, это не качество какого-то предмета, или человека, или явления… это качество отношения… мне трудно объяснить. Качество моего отношения к окружающему миру. Если я боюсь, то вижу неправильно. Искаженно понимаю мир, то есть по большому счету не вижу и не понимаю. И не смогу нарисовать.

Он промолчал. Кэтрин со злостью добавила:

– Но вас я не вижу. Не понимаю, почему. Ведь я не боюсь.

– Покажи. Рисунок.

– Пожалуйста. Все равно не знаю, как исправить…

Она даже поднялась и сама передала чужаку исчерканный кусок картона.

– Я не врач. Я не знаю, как вынуть из вас пулю. Тише, тише… прости господи. Девочки проснутся. Сейчас будет больно, ткань присохла.

– Послушайте… не надо со мной, как с младенцем. Я знаю, что долго не проживу.

– На все воля божья. Впрочем, я тоже не вижу, чем вас обрадовать. Разве только, воспаление пока небольшое. В больницу бы вас…

Звук разрываемой ткани, едва слышное проклятье.

Шорох, жестяное звяканье ведра, плеск.

Кэт осторожно выбралась из-под одеяла, на цыпочках подошла к двери.

Чужак полусидел на кровати, на которой раньше спали они с Сойкой, и брился. На одеяле лежало зеркало. В нем отражалась свечка и кусок потолка. Так вот зачем он вечером попросил отца Николая заточить нож.