– Тут добровольцы были бы нужны, – добавил еще кто-то из глубины помещения спускового дромона. – И хоть сколько-нибудь оправданные, правдоподобные версии… Которые снова привели бы поисковиков на Элинорский шельф. За данными об эстуариях… И снова – чтобы некому было людей от такого вылета оберегать…
Но внезапно в дромоне наступило непривычное затишье; потому что каждому, кто здесь находился, вдруг стало ясно – один из этих добровольцев стоял сейчас перед ними. Не ведавший никаких сомнений в том, что он задумал; и наверняка уже для себя наметивший немало таких версий.
А сейчас он, этот волхв, вот-вот должен был возвратиться в свою гаэдру и сгинуть в ней где-то над бескрайними просторами шельфа.
Неисчислимая вереница прожитых на Марсе лет давала ему право отправиться туда, где любая защищенность извне станет уже невозможной… И лишь случайно ему довелось поведать тем людям, что встретились ему на пути, всю свою предысторию – в обмен на небольшой запас аглютенового топлива.
И чтобы речь его напоследок зазвучала убедительней, он сказал:
– Есть у меня одна догадка. Марсианские межвременные трассы – вот что это могло быть такое. Остатки межвременных архаических трасс для марсианских шаттлов-сиггуратов. Возведенных настолько давно, что и сама Земля уже ничего похожего не припомнит. Авиапорт у них там был, что ли… И мне необходимо будет собрать об этом как можно больше сведений. Чтобы выведать у прошлого хотя бы что-нибудь достоверное – для следующих поисковых экспедиций…
И в подтверждение своих слов – волхв поднял кверху руку и быстро разжал ладонь.
И в ладони его, с намотанной на пальцы искрящейся веригой, призывно блеснул опознавательный дейтролитовый кулон – своего рода условная метка абсолютного допуска. Та самая, что давала ему право следовать на Марсе туда, куда ему будет угодно. Во все затаенные и неизведанные здешние уголки…
– Дэн, это я… – вдруг содрогнулся воздух дромона от его последних слов. – И теперь вы знаете, почему я снова должен там быть…
Арти Д. Александер, Алекс Громов
«Дом»
– …Ловкач… эй, Ловкач? Сыграем сегодня партию? – Парень подмигнул проходящему мимо старику.
– Да, да, только вечерком. Сейчас хочу подышать свежим воздухом. – Старик махнул рукой и, дойдя до дверей, толкнул одну из них, выходя во внутренний двор с садом для прогулок.
Он был так стар, что забыл собственное имя и не помнил своей родни, хотя, странная штука, в остальном он все отлично помнил, у него был на удивление острый ум и до сих пор отличная реакция. Люди, работающие тут, не знали сколько ему лет, но стало привычной шуткой, что он переживет их всех, и что он тут был, когда еще не было этого дома в помине. А так как имени своего он не помнил, то за его любовь к азартным играм, особенно за привычку по вечерам раскладывать пасьянс, его прозвали Ловкач, хотя порой его звали и Аристократом, за его властные манеры и упрямство. Он и правда мог бы сойти за аристократа: высокий, худощавый, с выверенными движениями. Руки были утонченными, с удлиненными пальцами, хоть и узловатыми от старости, покрытые переплетением вен, но очень подвижными и чуткими, такие руки бывают у пианистов. Узкое лицо с четко очерченными чертами, с кустистыми бровями и ястребиным носом… Как правило, он всегда был немного хмурым и сосредоточенным, с таким же видом он обычно играл в шахматы со своими невольными «соседями-друзьями». У него был хрипловатый старческий голос и цепкий взгляд когда-то синих, а теперь выцветших до яркой голубизны глаз. Светлые рубашки, любые свободные штаны и… сапоги. Эти сапоги были единственным здесь, что он берег, и неизменно надевал каждое утро, несмотря на все уговоры переодеться в удобные тапочки и утверждения медперсонала, что вредно ходить в резиновых сапогах все время да и вообще дома в сапогах? Но он был непреклонен и упрямо цеплялся за свои сапоги, эти сапоги прожили с ним всю жизнь, и он не собирался от них отказываться, тем более что это напоминало ему о прошлой жизни.