Русская фантастика 2017. Том 2

Вот искусство. Вот свобода. Вот большая игра. Мне было холодно и жарко одновременно. В большой игре слышишь прежде всего себя, свой голос. Счастливчику почти сто семьдесят, он может не дойти до озера. Что тогда? Раскаленные смерчи по всему горизонту? Прервать игру невозможно, я никогда ни о чем таком не слыхал. И у Счастливчика, правда, нет времени.

Я уже знал («тетки»), кем был Ури Юст, с кем ушла Алмазная на Южном взгорье.

Счастливый город Дин-ли, в нем никто никому ничего не обещает. Ну, принесет Одиссей живую воду, у пенсеров все равно своя игра. Никто не хочет идти в пустыню. Опоздай Алмазная на день-два, меня тут тоже бы не было.

Хватит ли Счастливчику времени добраться до озера Джорджей Пагмо?

2

А Одиссей пел о возвращении.

Он взмахивал седыми дредами, он воздымал руки.

Он, конечно, знал, что все внутренние резервы его исчерпаны.

«Мутными стали глаза, такие прекрасные прежде. Тело рубищем скверным одела его и хитоном – грязным, рваным, насквозь прокоптившимся дымом вонючим. Плечи покрыла большою облезлою шкурой оленьей, палку в руки дала Одиссею и жалкую сумку, всю в заплатах, в дырах, и перевязь к ней из веревки…»

«Ты вернешься», – негромко повторила Алмазная.

Больше никаких чудес. Только система, только «тетки».

Вот секрет нового мира – никаких чудес. Даже волшебная цепочка долгожителей может быть оборвана в любой момент. Чудо могло продлиться с появлением пятого Ири, но этого, кажется, не случится.

Лицо Алмазной осветила улыбка.

Никогда я так не чувствовал ее присутствие.

«Я ушла сама». Но сейчас-то она здесь. И не важны мотивы, она сама меня разыскала. Времена Ири-долгожителей уходят. Они многое могли сделать, но почти ничего не сделали. Может, правда, попробовать мне?

«У Счастливчика будет сын».

Какая тоска в нежных голосах сирен.

«У Счастливчика будет сын». Я, конечно, услышал.

Ну, будет и будет, это хорошо. Какая разница, если я вернусь?

«У Счастливчика будет сын. Я беременна». Пенсер Ури Юст видел во тьме освещенные окна. Он видел огромные фосфоресцирующие полотнища. «У Счастливчика будет сын». Почему нет? У всех Ири были сыновья. Природа не отменяет своих установок, она консервативна, у нее все уходит на переизбыток, как у человечества все уходило на войну. У Счастливчика будет сын.

Ну и прекрасно.

Я все еще не чувствовал связи.

Я будто снова оказался в подземном колодце.

В черную тьму рушились водопады. Я, конечно, знал, что вернусь.

А вот Счастливчик может не вернуться, потому и воздевает руки в таком темном отчаянии. Я вернусь, а он может не вернуться. Я могу стать родоначальником нового цикла долгожителей, а его не будет. Алмазная родит сына, и он продолжит род Ири. Ну да, именно род Ири. Может, позже она родит еще одного сына – уже от меня и мне, но сейчас сердце мое болело. Я не смотрел на Алмазную. Ты опять предала меня, незабудка, беда тонконогая. Даже если Счастливчик не вернется, в мире останется Ири-пятый. Он как скала начнет выситься над временем, он начнет упорно прорастать в будущее, прожигать время, как черный хрусталь. И рядом с ним начну возвышаться я – родоначальник новых долгожителей. А ты, Алмазная незабудка, будешь только стареть, неотвратимо бессмысленно покрываться старческими пятнами и морщинами…

Соляные столбы, жгучая тоска, распахнутая пустыня.

Вот озеро Джорджей Пагмо. Вот Ири – из времен Хубилгана.

Ири-старший окунался в прозрачные ледяные воды, а потом три поколения долгожителей Ири горели в планерах, разбивались, тонули, попадали под пули и бомбы, и никак не могли сгореть, разбиться, умереть под выстрелами.

«Ты вернешься».

Ну да, подумал Лунин.

Я вернусь, а ты родишь сына.

А может, потом еще одного родишь.

«Я беременна». Вот почему ты не привстала навстречу.

Все тайны придуманы мужчинами, зато все дети принадлежат женщинам.

Но что-то мешало мне радоваться всем этим таким неожиданным открытиям.

Неужели истинное чудо всегда непереносимо, думал я. Гэнэт би дахин буруу байна? Вдруг я ошибаюсь? Может, я не люблю Алмазную? Когда говорят о любви к горной вершине или к великому океану, испытывают такую же боль. Или когда говорят о любви к древней Джоконде или о немыслимом стоне сирен, наказанных Одиссеем. Наверное, я правда в этот момент не любил Алмазную, по крайней мере, не понимал себя. Это же игра, повторял я, это игра. Счастливчик мало знал своего отца, и только слышал о деде. Облака отбрасывают на нас слишком густые тени. Я смотрел на столики, расставленные на площади и набережной. «Ты вернешься», – повторила Алмазная, и благоразумно убрала свою руку со столика.

Господи, как сладко поют гологоловые сирены. Какие громовые раскаты громоздились над нашими стонами в подземном колодце Южного взгорья. Как рушились огневые камнепады на горе Бумза. Смертельные изломы, черные трещины, ледяные карнизы, снежные козырьки. Я умирал от внезапной головной боли, но все-таки помахал рукой моим спутницам по планеру, вдруг появившимся неподалеку. Они уже сменили свои шляпки и были особенно милы. Смотрели на меня, а сами ругали, наверное, своего Тарвогана.

3