Русская фантастика – 2019. Том 1

Я не одобряю их, это не лучше – но, по крайней мере, честнее, чем то, чем занимаются мои бывшие братья. Впрочем, не мне их судить, и не я им судья. Мне надо найти Крысолова, и я снимаю с подгулявшего прохожего федору, нахлобучиваю на себя. Широкие поля скрывают мое лицо, я снова сливаюсь с толпой несжатых ржаных колосьев. Краем глаза отмечаю высокую фигуру в темном балахоне. Из-под капюшона белеет голый череп, в костлявых руках какой-то древний сельхозинвентарь. Не сегодня, братец. Пока что я не твой, иди, собирай свою жатву где-нибудь еще. Смеется, скалит золотые зубы. Пожимаю плечами, отворачиваюсь. Передо мной три подъезда, приветливо освещенные красными фонарями.

Дом продажной надежды на лучшее, дом с веселыми женщинами, плачущими по утрам в подушки. Нет, вот куда мне точно не нужно, так это сюда.

Дальше часовня для тех, кому нужно срочно узаконить свои отношения – окрутят быстро и недорого, заходите, люди дорогие, заходите, да проходите, не задерживайтесь, видите же, очередь ждет. Ох, эта вера в то, что добрый боженька с небес освящает такие браки лучше, чем заключенные в городской администрации, или бродяги на любой свалке, или медведи с балалайками в казачьем круге! Нет-нет, если мне потребуется когда-нибудь шагнуть с обрыва – я хочу сделать это не одурманенным, не ослепленным, не оглушенным. Что там Каменщик говорил? К черту. Все к черту.

Третий подъезд, ломбард. Скупка. Все продается и все покупается, это нормально. Мне туда. Попробую купить что-нибудь для вызова Крысолова. Лучше всего что-то из этих новомодных предметов – впрочем, как получится.

Захожу. Колокольчик звенит приятно – как давеча в лифте. Но дверь захлопывается, падает тяжелый засов, гудит магнитный замок. Все серьезно. Красные бархатные портьеры шумно падают, закрывая вид из витрин на освещенную клетушку ломбарда.

– Эй, хозяева! Здравствуйте, дорогие, – касаюсь я полей федоры, кричу в потолок.

– Здравствуйте, синьор. – Низкий голос приветствует меня.

Из-за стойки выходит девица в глухом темном платье до середины бедра. На груди бейдж: «Каридад София Андрэс». Лицо статуи – как будто мешок мела на него высыпали, – только черные глаза, как два провала, и алые губы кривятся в усмешке:

– Ведь это вы. Это же вы, правда?

– Глупо было бы скрывать, – отвечаю ей в тон. – Я – это я, и никто больше.

– Мне мама о вас так много рассказывала, так много. Я всю жизнь мечтала увидеть вас – да все не с руки было. Слишком высоко живете. – Алые губы расплываются на меловой маске лица, черные провалы глаз прищурены.

Начинаю что-то соображать. Каридад – это по-испански. Это милосердие, человеколюбие, любовь. Ага, значит, Любовь. Что ж, ее досточтимую родительницу я видел всего несколько часов назад, старших сестер доводилось видеть и на нашей стороне, и уже не на нашей. А младшую – младшую помню еще совсем не такой. А она меня, видимо, совсем не помнит.

– Что же ты, крошка, тоже сменила сторону в вечной борьбе?

– О чем вы, синьор? – Смущенно тупится, смотрит искоса – в глазах пляшут хитрые огоньки. – Я всего лишь продаю людям то, что им нужно, – и покупаю то, что не нужно им. Им нужны деньги – я даю им деньги. Им не нужны деньги – я их забираю. Это ли не милосердие? – Берет меня за руку, ведет за стойку. – Это ли не человеколюбие?

Показывает кассу, набитую купюрами, стеллажи с барахлом: пистолеты, золото, техника, одежда, все вперемежку.

– Мне недосуг вести философские беседы, детка.

Как бы невзначай беру с полки тонкий в черном корпусе телефон, показываю:

– Ты знаешь, что этот кусок пластика размером с ладонь за сегодняшний вечер сменил восемь владельцев, и из них пять – пережил?

– И что с того? – поднимает тонкую бровь, разворачивается, как в мрачном фанданго, привлекает меня к себе: – Смерть – это жизнь, а жизнь – это смерть. Ты ведь знаешь об этом. Теперь знаешь.

Хочу ответить, но оказывается, что мои губы уже заняты совершенно другим. Сдирает с меня пиджак, галстук. Ничего не остается делать – прижимаю ее к стойке, левой рукой чувствую через платье, как напряглись соски, как дрожит ее тело. Правой, как бы невзначай, опускаю в карман ненужный ей, но так нужный мне кусок пластика.

Она рвет рубашку на мне, впивается алыми губами в плечо. Отдаюсь нахлынувшему потоку, целую белесую, гладкую и холодную, как камень, кожу. Мы вместе, мы близки так, как только могут быть близки мужчина и женщина – настолько, что в какой-то момент я вижу себя ее глазами: широкополая шляпа закрывает половину лица, и одновременно понимаю, что и она видит из-под этой шляпы то, как вижу ее я: платье превращено в узкую полоску на бедрах, черная полоса на белоснежно-белом ослепительном теле.

Одновременно отстраняемся друг от друга. Застегиваю рубашку, завязываю первый попавшийся галстук из горы рухляди. Она довольно вздыхает, глаза больше не два бездонных провала – два черных жерла вулкана, в которых пылает адская лава. Пылает, успокаиваясь.

Она довольно вздыхает, одергивает и натягивает платье:

– Ты получил то, за чем пришел, синьор?

Накидываю пиджак, салютую, прикладывая два пальца к полям федоры: