Русская фэнтези 2007

Наверно, от безнадежности своего положения и решился тогда Осьмухин на дерзкий поступок. Выбрал время, когда она после клубных танцулек одна домой возвращалась, налетел, как коршун, грубо облапил, притиснув к дереву в глухом месте. Он уж и платье на ней расстегивать начал — но тут ненароком в глаза ей взглянул, и столько в них было ненависти, столько презрения, что вся Федькина решимость вдруг разом куда-то подевалась, даже следа по себе не оставила. Смешался Осьмухин, ненароком ослабил хватку. Девчонка, конечно, времени попусту терять не стала: вырвалась из его рук и — деру. Но, убегая, все же оглянулась через плечо — бросить последнее, обидное: «Ну и подонок же ты!»

Больше Федька с нею никогда не виделся (говорили, что она после школы в город подалась), но случай этот почему-то надолго ему запомнился и теперь снова пришел на память, затронув какие-то болевые струны в душе.

Нет уж, в этот раз с ним подобного не случится, в этот раз прокола не будет. Федька знал это твердо. Бесшумно перебегал он от куста к кусту, врастал телом в деревья, ни на секунду не выпуская из виду ту, кого наметил новой своей жертвой. Так увлекся преследованием, что не разглядел пенька под ногами — споткнулся, охнув от неожиданности, покатился клубком по траве.

Услышав подозрительный шум за спиной, девушка остановилась как вкопанная.

— Ой, кто здесь?

Поняв, что больше нет смысла скрываться, встал Федька во весь рост, не таясь, шагнул из темноты на освещенную луной тропинку.

Девчонка, увидев его, слегка подалась назад, черты лица ее — в общем-то довольно приятные — как-то странно сморщились. Непонятно было, то ли она пытается лучше разглядеть Федора, то ли, наоборот, жмурит глаза, чтобы его не видеть.

— Эй, кто ты? Чего надо? — В голосе Верки слышалась дрожь. Осьмухин заметил, что она с трудом сдерживается, подавляя крик.

Ни слова не говоря, Федька подходил все ближе. Нарочно медленно шел — знал: все равно теперь никуда она от него не денется.

— Что молчишь-то? Язык, что ль, проглотил? — Верка еще пыталась хорохориться, но, по всему видно, страх уже сжимал ее внутренности липкой холодной лапой. Вдруг, издав какой-то всхлипывающий горловой звук, она стремглав бросилась прочь.

Осьмухин догнал девушку в два прыжка, повалил на землю, рывком перевернув на спину, чтоб сподручней было до горла добираться. Верка извивалась в его руках как бешеная, но Федька действовал быстрей и уверенней: навалившись всем телом, раз и другой ударил наотмашь по лицу. Сразу ослабела, как-то вся обмякла, только в глазах — застывший ужас. И еще что-то, до боли знакомое. Ненависть? Или презрение?

Федьке некогда было над этим задумываться. Им сейчас совсем другие желания управляли. Ухватив страшной своей ручищей ворот ее платья, он с треском потянул его на себя. Глазам открылись нежные девичьи груди, матово-белые в лунном свете, с острыми темно-сиреневыми сосками. Федька на них едва взглянул, потянувшись губами к еле заметной прозрачной жилке на шее. Прокусил, приладился поудобней, снова с блаженством ощутив, как густое, горячее медленно заструилось по небу, смачивая изнемогающее от жажды горло…

Молодая женская кровь намного слаще Афонычевой Федьке показалась. Долго не отлипал он от ранки — все не мог напиться. Только когда уж посинела вся, оставил Осьмухин свою жертву, встал на нетвердых ногах, ладонью утираясь, и тут снова, как бы невзначай, отыскал взглядом ее широко распахнутые глаза. Девушка и мертвая, похоже, продолжала смотреть на него все с тем же ненавистно-презрительным выражением на лице. И показалось вдруг Федору, что бескровные ее губы слабо шевельнулись, и знакомый голос прошептал отчетливо то незабываемое, обидное: «Ну и подонок же ты!»

Вздрогнул Осьмухин от неожиданности, бросился напролом через тайгу — прочь, подальше от этого места. А в ушах — неотступно — все тот же голос те же самые слова повторяет, и никуда уже ему от них не деться.

Прислонился Федька к дереву и как-то по-особому, без слез, с подвываниями, заплакал жалобно, одно только повторяя в безутешном своем горе:

— Ох, что же я наделал? Что же я такое наделал?

И понял — окончательно понял — Осьмухин в ту ночь, что то, что сидит у него внутри, гораздо сильнее его, что, как бы ни старался, ничего он с собой поделать не сможет, что нужно либо смириться, либо…

Но был ли хоть какой-нибудь выход из этого положения? Разве только с собой покончить? Так ведь невозможно. Он же вурдалак, мертвец. А может ли мертвец умереть дважды?

И тут вспомнил Федька, как все та же пресловутая соседка рассказывала ему в детстве, что есть, оказывается, один старый народный способ против вурдалаков, и заключается он в следующем: выстругать кол из осины (непременно из осины, а не из какого-либо другого дерева) и за полночь, подкараулив, когда мертвец вылезет из могилы, подкрасться незаметно сзади и, трижды перекрестившись, поглубже вогнать этот кол ему в спину — только тогда кровопивец умрет, и умрет уже навсегда.