Русская фэнтези 2007

— А ты не пытался предположить, так, гипотетически, почему чудеса происходят с одними людьми, а с другими — нет?

— Не пытался…

Но тут ответила мама. Она подошла к сидящему у стола отцу и положила ему руки на плечи.

— Чудеса происходят, сынок, не «потому, что». Они просто происходят. Со всеми, только одни их видят, а другие проходят мимо.

— Вот и ответ, — засмеялся Смирнов-старший и прижал руку жены к своим губам.

Она улыбнулась, как Мона Лиза, и сняла с рукава мужа маленькое белое перышко:

— Чудо ты мое в перьях!

Петечка пошел спать счастливым.

…Анжелику он больше никогда не видел, но всю жизнь потом хранил белое перо, которое со временем даже не пожелтело и источало, как ему казалось, иногда аромат цветущих лилий. И все заметили, что с Рождества Петру Смирнову стало безумно везти во всем…

С Рождеством!

Алексей Талан ГОРА СМЕРТИ

Ворох желтых страниц, огонек свечи и сухой мертвый запах. Кошмар, который приходит ночью. Кислый запах пота вытесняет наваждение.

Бросаюсь к стене.

Бьют по глазам серые доспехи. Мечи нарочито выставлены. С десяток солдат промчались и скрылись за углом. Оттуда раздались крики и шум.

Перехожу дорогу и зачем-то смотрю во двор. Порванные шатры, сломанные подмостки и заходящаяся лаем собачонка. Мешая грязь, солдаты обыскивают труппу.

Даже в нашем городке стало неспокойно.

Больше не оборачиваюсь. В лицо плещет прохладный ветер с моря.

Иду сквозь старый квартал, где надо мной величественно нависают лепные фасады. Мои туфли стучат по не успевши раскалиться грубым камням мостовой.

Выплывают ухоженные лавки и спешащие люди. Гордо из утреннего тумана выступает знаменитая арка, и расстилаете, дорожка из красных камней.

Университет.

В просторном зале уже сидит библиотекарша. Губки алым бантиком и две хитро заплетенные косички. Как обычно, мимоходом киваю и прохожу к могучей двери.

Два витка ступеней, скрип отодвигаемого засова.

Шаг.

Дверь затворяется, не допуская посторонних. Наметившиеся тишину и темноту разгоняю ударом огнива.

Высокий потолок. Слева — ряды стеллажей, справа, в углу, — грубо сколоченный стул и стол с чугунным двойным подсвечником. Мое рабочее место.

Из-за частых прутьев на окнах солнце проникает с трудом.

Это — Зал Старинных Манускриптов, а я — молодой, подающий надежды ученый.

Здесь особый мир. Здесь разлит приторный запах заклинаний. Здесь царят покорность и беспощадность давно ушедших империй. Совсем рядом великие деятели мира, те, кто когда-то смог поверить в ослепляющее всеми лучами радуги завтра. Им, великим, удалось передать бесценную эссенцию соленых капель и жалящих искр. Они решили, что мы умнее, и не церемонились, когда оставляли накопленный свет. Сумеем правильно распорядиться?

Не люблю суеверия, но придерживаюсь правил. Говорят, библиотека принимает не всех. Двести лет назад здесь остались студенты, случайно вызвавшие пламенного ифрита. Большая часть коллекции сгорела, стеллажи заполнили неточные копии да редкие подлинники. Сами библиотекари не знают, сколько оригиналов у нас осталось.

В первый раз я прошел вдоль рядов со свечкой, всматриваясь в безмолвные корешки фолиантов и деревянные пеналы свитков, а потом выбрал наугад. На первой странице стояла фиолетовая печать Магистрата, значит, в руки лег оригинал. За три месяца я отыскал лишь еще четыре подлинника.

Это стало правилом. Выбираю наобум, а в глубине души надеюсь — повезет.

Достаю очередную кипу, снимаю черный рюкзачок и сажусь за стол. Огонек свечи одиноко пляшет на матовых камнях старого зала, а разложенные рукописи манят древними тайнами.

Иду к стеллажам о забытых веках. Зачем мне исторические хроники или баллады Золотой, Благополучной эры? Или, скажем, лаконичные записки о двести лет назад пронесшемся через все королевство серебряном безумии? Когда все просто, незачем шевелить мозгами. Когда сутками купаешься в бассейнах с парящей водой под сладкоголосое пение или в одночасье гибнешь от неизбежной болезни, рыпаться незачем. Но вот идет ледник, и нужно выживать — погибнуть в смертельном холоде нельзя, за тобой жена, дети и твой народ.

Или лезут через казавшиеся неприступными горные хребты озверевшие после трудного перехода и голода кочевники. Да что там рассказывать. И сами знаете. Всякое было. Романтика, скажете? Не хотел бы тогда жить. Не сдюжил бы.

Конечно, и сегодня ой как непросто. Но иначе нельзя — непоколебимые кирпичики человечности закладываются, только когда рвешься вперед с кровью и слезами, когда на спине тяжеленный рюкзак, а позади — родные.

На столе ждут рукописи.

Тянусь — корешок с шершавым кожаным переплетом и надписью «Поиск исключительных камней» покорно ложится на ладонь. Пролистываю четыре страницы и встречаю ссылку на практическое использование. Резко встаю. Ссылка ведет не только на ту же эпоху, но и на тот же стеллаж.

Подхожу к выложенной мраморными плитами стене у входа. Пламя факела охотно набирает силу и отражается от стены, слепя отвыкшие глаза. Направляюсь к армии стеллажей, каждый вдвое выше меня.