Русская философия. Анализ истории (русская национальная мысль)

Но всё равно, всякое учение имеет толику Истины, из-за чего обладает жизнеспособностью с соответствующей ей степенью приобщения к свойству Истины – некоторой даже долговечности. Вопрос лишь в том, может ли эта идеология выполнить какие-то задачи, реализовать какие-то цели, то есть где именно идеология имеет животворящую значимость? Вот что сказал Эммануил Кант: «Надо придумать такие законы, которые бы заставили служить народу даже чёрта, сидящего на престоле». Таким образом, закон работает животворящим образом только в аду (в котором оказалась Европа к концу 19 века) ради очистительной кровавой жертвы во имя жизни. Без этой жертвы в аду жизнь невозможна. Иными словами, эти теории имеют значимость для людей, которые находятся в области функциональной досягаемости дьявола, с соответствующим образом жизни и слабой степени приобщения к святости. Точнее говоря, с отсутствием всякой святости, ибо не ведают ни своих целей жизни, ни смысла её. А так как такой образ мышления никак не понуждает к аскетическому воздержанию всех аппетитов и тем самым узаконивает присутствие греха, то автоматически будет много всяких издержек в политике и экономике, и во всём остальном, активирующих кровавые пути решения естественных проблем. Но, если в русском варианте, хаос управляется Божественным ориентиром и несет в себе созидающее начало, то в данной реалии – все с точностью до наоборот – есть попытка сделать подконтрольным кровавые пути решения естественных проблем. К сожалению, с точки зрения нового мышления это уже не преступление грани, а становится законной потребностью (понятно, что религия также не может запретить многое, но хотя бы называет вещи своими именами: распущенность – грех). И так как жизнь многогранная по сути, то эта машина (смерть) пытается вписываться в жизненные законы (что противоестественно для живого), а вписываться в оные она может только вот таким вот способом – постоянных реформ. Благодаря чему, в конце концов, жертва, явленная в откровенной кровопролитности, трансформируется в иные изощрённые более мягкие формы, что стало естественным для современной Европы. Общество, обретая права и свободы на грех без искупительной жертвы покаяния всё равно живёт по законам культа. Только жертва, востребованная им, всё равно смертельная и потому такое общество вырождается не прямым убийством, как это естественно для Средневековья, а более мягко – жизнью без подвига. Это пространство заселяется иными народами.

Зверь Европы был велик и, чтобы властвовать над ним, следовало его разделять. Всякое общество делится на тех, кто искренно заблуждается и на тех, кто этим пользуется. Трудно говорить о русской элите, пыталась ли оная извлекать пользу из создавшейся ситуации на Западе, но факт остается фактом, что Россия не заступилась за тех, кто искренно заблуждался. Не смогла сказать им правду и, тем самым, этот меч разделил бы общество на две части, при котором одни бы увидели врагов в себе самих, а потом в среде своих. Всякое царство, разделившееся надвое, опустеет, причём опустеет для греха. За бездействие Россия поплатилась сама в 1917 году, потом 1930, потом 1941, потом 1965. Если Бог даёт жизнь, то только для того, чтобы мы тоже давали жизнь. Европу можно было победить только строительством на её землях православных монастырей – в противном случае, зло, замешенное на выгоде, на алчности к нам вернулось. Но это совсем не означает, что идеология не нужна, ведь оная хорошо работает, где для неё всё адаптировано. Например, производство.