Русская философия смерти. Антология

Связь танатологической проблематики с вопросами семьи и темой победы над грехом в родственных Достоевскому интонациях проясняет Розанов в статье о Л. Толстом «Семья как религия» (см. сб.: Религия и культура. 2-е изд. СПб., 1901): «<…> Семья точно так же имеет для себя религию в христианстве, как и институт монашества; и если аскеты, как мы знаем, именуют себя «небесными человеками», «земными ангелами», то и многоплодный и заботливый отец, покорный родителям сын, целомудренная дочь, завтра вырастающая в еще целомудренную женщину, – суть также образы небесных прообразов. Они не суть ослабевшие в грехе люди: они восходят в некоторую положительную святость, и только по иной, полярно-противоположной Голгофе скале: “зла“ – “блага”. <…> Более чем непостижимо, что величайшее отрицание смерти, до некоторой степени над нею победа и ее упразднение, лежащее в глубине брачного завитка, слилось с идеею последнего греха. <…> Смерть и к ней ступени предстают в истинном своем виде – как ступени греха, как виды отрицания; а виды святости, нисходя по ступеням семейного труда, семейного “несения тяготы друг друга”, “Благочестивого в семье веселья”, падают как к “первому святому” в самый завиток бытия человеческого. Христианство, читаемое правильно, от начала к концу, из рыдания над гробом и около гроба переходит в неизъяснимую глубину херувимской песни около брака» (Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991. С. 137–138).

5. «<…> Не мир пришел я принести, но меч» (Мф. 10, 34; в академическом комментарии цитата ошибочно приписана евангелисту Марку: XX, 363).

6. «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо, и все, что на нем, землю, и все, что на ней, и море, и все, что в нем, что времени уж не будет» (Ап. 10, 5–6).

7. Имеется в виду пролог в книге П. Ж. Прудона (1809–1865) «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (Т. 1–2. Париж, 1846). Внимание к сочинениям одного из инициаторов анархизма связано в биографии Достоевского с периодом близости к петрашевцам (см.: Бельчиков Н. Ф. Ф. М. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 214, 244). В его журнале «Время» в полемике вокруг книг Прудона участвовали П. А. Бибиков (статья «Феноменология войны». 1861. № 12) и Е. Тур (очерк «Шесть недель в гостях и дома». 1862. № 4). См.: IX, 444–445; см. также: Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Л., 1928. Кн. I. С. 383–391; 1931. Кн. II. С. 281–317.

8. Ин. 14, 2.

9. Мифологема жертвенного Эроса и мотив смерти «за други своя» составил самостоятельный сюжет в русской религиозной философии. См., в частности, трактат А. А. Мейера «Заметки о смысле мистерии: (Жертва)» (1933) (Мейер А. А. Философские сочинения. Париж, 1982. С. 105–165). П. А. Флоренский писал в этой связи в своей основной книге: «Наибольшая агапическая любовь осуществима только в отношении к друзьям, – не ко всем людям, не «вообще». Она в «положении души за друзей». Но было бы чересчур упрощенным то понимание, согласно которому положить душу за друзей – это значит умереть за них. Смерть за друзей – это лишь последняя – и не труднейшая! – ступень в лестнице дружбы. Но прежде, чем умереть за друзей, надо быть их другом, а это достигается подвигом, долгим и трудным. Один из героев Ибсена говорит: «Можно умереть за жизненную задачу другого, но нельзя жить для жизненной задачи другого». Однако сущность дружбы – именно в погублении души своей ради друга своего. Это – жертва укладом, всей своей организацией, своею свободою, своим призванием. Кто хочет спасти душу свою, тот должен положить ее за друзей всю; и не оживет она, если не умрет» (Флоренский П. А. Столп и утверждение Истины. М., 1914; М., 2000. С. 456–457). См.: Исупов К. Г. Жертва // Достоевский: Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Челябинск, 1997. С. 16.