Русская философия смерти. Антология

Печатается по изд.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 114–116; 314–316. Первое издание книги «Проблемы творчества Достоевского» состоялось в Ленинграде в 1929 г. Позже была переиздана в ином варианте и под заглавием «Проблемы поэтики Достоевского» (М., 1963; 1972; 1978).

См. Комментарий к «Проблемам творчества Достоевского» в издании: Бахтин М. М. Собрание сочинений в 7 т. М., 2000. Т. 2. С. 431–543.

Имеет смысл познакомить читателя с иными интерпретациями образа смерти, созданными М. Бахтиным в 1930-е годы, когда произошел решительный пересмотр судьбы «я» в Божьем мире в пользу коллективистского растворения «я». Отдельные замечания в монографии о Рабле (М., 1965, далее указываем стр. этого издания в скобках) дают возможность полагать, что теперь смерть осознается в атрибутике бессмертия ликующей толпы и смеющегося народа.

В полемике с В. Кайзером: «Кайзер утверждает, что «в гротескном речь идет не о страхе смерти, а о страхе жизни». В этом утверждении, выраженном в духе экзистенциализма, содержится прежде всего противопоставление жизни и смерти. Такое противопоставление совершенно чуждо обратной системе гротеска. Смерть в этой системе вовсе не является отрицанием жизни в ее гротескном понимании как жизни большого всенародного тела. Смерть здесь входит в целое жизни как необходимый момент, как условие ее постоянного обновления и омоложения. Смерть здесь всегда соотнесена с рождением, могила с рождающим лоном земли. Рождение – смерть, смерть – рождение – определяющие (конструктивные) моменты самой жизни. <…>

Леонардо да Винчи говорил: «когда человек с радостным нетерпением ожидает нового дня, новой весны, нового года, то и не подозревает при этом, что тем самым он, в сущности, жаждет собственной смерти» (Указ. соч. С. 57–58).

О непубликуемых сферах речи: «Во всяком бранном выражении всегда заложен <…> образ чреватой смерти» (С. 382). В анализе образа «гиппократова лика»: «В признаках агонии, на языке агонизирующего тела, смерть становится моментом жизни, получая телесно-выразительную реальность, говорит на языке самого тела; смерть, таким образом, полностью вовлечена в круг жизни, как один из ее моментов» (С. 390). См. также о «бесстрастном самосознании» (преодолении страха смерти), о котором Бахтин говорит не без влияния Фрейда: «Образы, выражающие эту борьбу, часто сплетаются с образами, отражающими параллельную борьбу в индивидуальном теле с памятью о мучительном рождении и с предчувствием агонии. Космический страх глубже и существеннее; он гнездится как бы и в родовом теле человечества, поэтому он и проник в самые основы языка, образов и мыслей. Этот космический страх существеннее и сильнее индивидуально-телесного страха гибели, хотя голоса их иногда и смешиваются в образах фольклора и в особенности в образах литературы. Этот космический страх – наследие древнего бессилия человека перед силами природы. Народная культура была чужда этому страху и преодолевала его смехом, смеховым отелесниванием природы и космоса, ибо в основе этой культуры всегда лежала неколебимая уверенность в могуществе и в конечной победе человека» (С. 364). См. также с. 439–446. О бахтинской герменевтике смерти см.: Брейкин О. В. 1) М. М. Бахтин и Й. Хёйзинга: Две версии позднесредневекового образа Смерти // Бахтинский сборник. М., 1991. Вып. 2. С. 212–220; 2) Происхождение сакрального образа смерти // Философия М. М. Бахтина и этика современного мира. Саранск, 1992. С. 27–33; Исупов К. Г. Смерть Другого // Бахтинология: Исследования. Переводы. Публикации. СПб., 1995. С. 103–116.

Н. М. Бахтин