Русская готика

От Цыгана было не отвязаться. Ящики мы таскали вместе. Цыган лузгал истории словно семечки. Я молил его поговорить о другом: «Яшенька, родной, давай лучше о чем-нибудь хорошем». Я злился и угрожал расправой: «Если не заткнешься, на следующей фуре отпущу верхний ящик тебе на башку!» Я демонстративно молчал. Но Цыгана абсолютно не волновало, есть ли у него слушатели и нравятся ли им его истории. Он был как радио – с той лишь разницей, что радио можно выключить из розетки, а Цыгана нет.

Жилистый, наколотый, усатый.

– Яшенька, Яшенька, сколько тебе лет? – спрашивали его.

– Сто хуев тебе в обед, – радостно откликался Цыган.

– А ты женат?

– Сто хуев тебе в зад.

Про гражданскую жизнь Цыгана мы не знали ничего. Ему могло быть с равной вероятностью 50 или 35 лет. В своей зоне Цыган законсервировался. Где он живет и с кем, куда идет после работы? Кто-то из нас пошутил, что Цыган просто растворяется в воздухе, чтобы материализоваться на следующий рабочий день. Он – джинн товарной базы, ее дух и оберег, шутили мы.

И вот теперь – Михаил Круг. Таща очередной ящик с морожеными огурцами, Цыган утверждал, что песню «Владимирский централ», безусловный вечный хит наших голодранских окраин, написали при его участии.

Это услышал другой грузчик и огрызнулся:

– Брешешь ты!

Того грузчика звали Мишка Башка. Он был тезкой Михаила Круга. Башкой его прозвали за огромную голову в форме квадрата. Из головы торчали уши, которые все слышали. По-хорошему, Мишку надо было прозвать Локатором или ПВО, а не Башкой.

– Я?! Я брешу?! – Цыган отпустил ящик и встал, уставился на Башку. Ящик едва не рухнул мне на ногу – мы несли его вместе. Тяжелый, я еле успел отскочить.

– Е-мое, Яшенька! – сказал я.

– Подожди! – Яша оттер меня в сторону. – Повтори, что ты сказал? – попросил он Мишку Башку.

Башка нахмурился, выпятил нижнюю губу. В его котелке варилась мысль: кажется, дело пахнет жареным.

– А то и сказал, – сказал Башка, но уже не так уверенно. – Что брешешь ты…

– Брешу?! Брешу?!

Глаза Яшенькины налились кровью. Выглядело жутковато и было похоже, что сейчас Цыган будет рвать рубаху на груди – все мы ждали от него чего-то такого, зэковского. Потом всадит нож в Мишку, и закончится нелепая жизнь Башки на товарном складе. Интересно, есть у Цыгана в штанах нож? Мы обступили спорщиков плотнее, чтобы, если что, предотвратить кровопролитие.

– Дядька мой, – сказал Башка. – В Самаре сидел. Он Мишку Круга вот так знал. – Башка сделал рукой неопределенный жест, означавший, видимо, близкое знакомство. – И сказал мне дядька (Башка с патетикой возвысил голос), что песню «Владимирский централ», а с ней и «Кольщика», и «Жигана» Мишка Круг написал вместе с ним. На дядькиной шконке. Дядька мне и тетради показывал. С аккордами.

От такой наглости Цыган оторопел. Кулаки его сжимались и разжимались. Волчья бешеная слюна капала на землю. Черные усы шевелились, как лапки насекомого.

Как потом выяснилось, ножа у Цыгана с собой не было.

– Киияяя! – или что-то вроде этого прокричал Цыган и боднул Мишку головой в Мишкин толоконный лоб.

Неизвестно, кто от этого удара пострадал больше. Голова Мишки всегда была похожа на ядро, которым в давности из пушек прошибали вражеские стены. Цыган, кажется, сломал себе нос. Все вокруг моментально окрасилось кровью, замельтешило. Дикий Цыган понял, что Мишка стоит после удара как ни в чем не бывало, и набросился на него с кулаками. Потом на Цыгана набросились мы: оттащили в сторону, пока он, хрипя, тянул когтистые руки к горлу обидчика, скреб ботинками землю: «Суууука».

Мишка так ничего и не понял.

– Чего ты? Чего ты? – повторял он, стоя на месте. Губа его, отвисшая, дергалась в обиде.

Потом, когда улеглись страсти и разгрузились все огурцы из фуры, я промывал Цыгану рассеченный нос. Кран с умывальником стоял на улице. Вода текла ржавая, собиралась в рыжие ручейки. Стрекотали цикады. Стояла душная летняя ночь.

– И чего? – спросил я. – Правда, что ли, Круг сочинил «Владимирский централ» при тебе?

Цыган цыкнул:

– Зуб даю.

– И ты хорошо его знал? Михаила Круга?

– Вот так вот. – Цыган сделал жест рукой, похожий на тот, что раньше сделал Мишка Башка, и означавший близкое знакомство.

– А расскажи про него, а? – попросил я. Михаил Круг в наших голодранских окраинах почитался за пророка. Для нас, пацанов, таких пророков было три. Ангус Янг. Виктор Цой. И Михаил Круг.

И Цыган – поняв, что я, возможно, впервые восхищен его историей, впервые искренне готов слушать, – не торопясь, закурил папиросу.

– Мишка, – сказал он и закатил глаза к небу. – Мишка это был человечище. Гигант. Колосс. Ни разу, слышишь? Ни разу… – Цыган выдул дым и наклонился ко мне, – не прогнулся он под мусоров. «Я, – говорит, – вам не пальцем делан, чтобы на зоне работать. Пусть мужики работают, а я поэт». Мусорские в шоке. А он стоит такой гордый, с гитарой, и свет вокруг него – точно как на иконе.

– Ну?!