Русская идея от Николая I до Путина. Книга III. 1990-2000

Это лишь один из примеров исключительного невезения революции 1991 года. Почти сразу же после ее начала ей пришлось иметь дело со своей Вандеей. Причем располагалась ее Вандея, в отличие от Великой французской революции 1789 года, не где-то на окраине страны, а прямо в центре столицы. И естественно, руководство мятежом тотчас перехватили реваншистские контрреволюционные силы самого худшего, черносотенного пошиба — от Баркашова до Макашова.

Избежать гражданской войны удалось. Но стигма в национальном сознании осталась: при самом своем рождении революция оказалась омрачена стрельбой по «парламенту», который ни минуты не считал себя парламентом («вся власть Советам!»), и «парламентариям», возомнившим себя правительством. Второй, еще более важный, пример невезучести революции как раз и связан с вынесенной в заголовок драмой Станислава Шаталина, одного из благороднейших и, увы, невоспетых героев Перестройки.

А. П. Баркашов

А. М. Макашов

Несколько слов о Шаталине

Пишу я о нем не только потому, что мы были близки в те неправдоподобно далекие времена, когда мне еще и в голову не приходило, что я когда-нибудь окажусь в Америке, а он, изысканный, насколько возможно это было в СССР, интеллектуал, делал академическую карьеру. Разница между нами объяснялась, по сути, профессией. Я был гуманитарий, историк, а он-блестящий математик-экономист. Мне в брежневские времена светила лишь дорога в самиздат, ему — в Академию наук (математики-экономисты были тогда в цене). Я закончил ко времени нашего знакомства свою «Историю политической оппозиции в России» (обреченную, конечно, быть напечатанной лишь на «Эрике»), а он был на пороге избрания в членкоры РАН.

И все же мы были близки. Даже когда у меня случилась беда: КГБ всерьез заинтересовался, каким образом оказалась моя рукопись в Америке, и я наверняка был «под колпаком», он поделился со мной важным секретом. Такой это был человек, бесстрашный. Вот какой был секрет. Явился к нему доверенный человек от члена Политбюро Г. И. Воронова, умоляя снабдить его какой-нибудь сногсшибательной экономической идеей, способной спасти репутацию его шефа (ходили слухи, что Воронов был на пороге исключения из Политбюро, а Стасик известен был тогда, как своего рода епГап! ГегпЫе научного сообщества). И вот что он ответил: «Признателен за доверие, но ничего, кроме перехода к рыночной экономике предложить не могу». В 1973 году! Я же говорил: такой это был человек.

Родом он был из ультракоммунистической семьи. Отец его был еще при Сталине секретарем Калининского обкома ВКП(б), дядя — секретарем ЦК КПСС. «Я сиживал на коленях у Маленкова, — писал он впоследствии в открытом письме Горбачеву, — слово «пленум» узнал раньше Вас, а в 9 лет увидел пистолет под подушкой у отца». Юность его прошла в годы расцвета советской империи (он родился в 1934), в зрелые годы он ее ненавидел — вместе с революцией, ее

породившей: «То, что у нас называют Великой Октябрьской, историки всего мира зовут «авантюрой Ленина и Троцкого»-писал он. — И трудно найти более объективную оценку событию, которое завело нас в исторический тупик».

Обосновывал так: «Если бы Ленин не верил в мировую революцию, — а это было для него и Старым, и Новым заветом, — не случился бы и Октябрь. Если верить Талейрану, это было больше, чем преступление, это была ошибка». Сталинский имперский национализм Шаталин презирал тем более, называл его «философией парвеню, плебейством».

Выход на арену

В отличие от малограмотной публики, руководившей страной после Сталина, Горбачев (во всяком случае, до сентября 1990 года, когда он испугался и окружил себя опасными для здоровья людьми, которых Шаталин назвал по-булгаковски «осетриной второй свежести») испытывал почтение к интеллектуалам. В книге «Жизнь и реформы» он рассказывает, как мечтал об «онаучивании управления страной», об «альянсе власти и науки». Удивительно было бы, не обрати тот ранний Горбачев внимание на такого enfant terrible, как Шаталин. Тем более что на дворе был не 1973 год, когда одна мысль о переходе к рыночной экономике звучала чем-то вроде оскорбления его величества, а 90-й, когда, по словам самого Горбачева, «против рынка не возражала уже ни одна заметная политическая сила, и страсти переместились в плоскость выбора путей и способов перехода к рынку». А в этих делах авторитет Шаталина был неоспорим.

А. Н. Шохин, С. С. Шаталин, Г Э. Бурбулис, Е. Т. Гайдар. 1992 г.

При первой же возможности Горбачев рекрутировал его в Президентский совет-наряду с такими бонзами, как Евгений Примаков и Аркадий Вольский. Когда Горбачев согласится с одним из лидеров демократов Николаем Травкиным, что «радикальная реформа, на которую нацелил страну Съезд, начинает походить на неспешную штопку прорех в экономике», он продвинет Шаталина еще выше…