Русская идея от Николая I до Путина. Книга III. 1990-2000

Боюсь, ускользает Путин от упрощающих определений, вроде «вора» или «жлоба», есть у него идейная подоплека, способная, причем, к эволюции, и человек он скорее сложносочиненный, как предположили Хилл и Гэдди (хотя и снует он совсем не между теми микрокомпонентами, которые они ему приписали, но между теми же двумя макро-блоками, между которыми на протяжении столетий колеблется его сложносочиненная страна). В сегодняшней реальности называются эти блоки: «Российская Федерация как часть Европы» и «Российская Империя, в одиночестве бороздящая просторы мировой политики» (как бороздили их еще в первой половине XX века Британская, Французская, Бельгийская, Голландская или Португальская империи).

Что-то случилось, однако, во второй половине века: вековые европейские империи вдруг стали выглядеть анахронизмом. И дело не только в том, что все эти империи, так или иначе, распались. Важнее, что, едва избавившись от своих империй, все эти страны, кроме России, словно и впрямь услышав грозное предостережение Чаадаева об опасности ОДИНОЧЕСТВА «в мировом потоке», избавились от такого одиночества, объединившись. Не услышала это предостережение одна Россия, которой, собственно, и завещал его (какая ирония!) Чаадаев. С этим, похоже, и связана действительная проблема Путина.

«Две души в душе одной»

Как знает читатель, знакомый с логикой этой книги, я не первый и даже не десятый, кто говорит о ДВОЙСТВЕННОСТИ России. Вся философская и политическая мысль России XIX, самого плодотворного в русской истории века, была, по сути, посвящена обсуждению этой проблематики. Я лишь дал этой двойственности имя «Испорченная Европа». Здесь не место говорить о происхождении этой «порчи»: мы с читателем подробно выяснили его еще в трилогии «Россия и Европа, 1462–1921», затронули и в первой книге «Русской идеи». Здесь, в преддверии ее последней, четвертой книги, посвященной ее истории в годы правления Путина, примем эту двойственность как данность. Тем более, что именно нам выпало на долю несчастье — или привилегия — наблюдать ее проявление собственными глазами.

Краткий обзор новейшей западной литературы о Путине, с которого я начал эту главу, свидетельствует, мне кажется, об одном: мало кто на Западе-да и в России — сегодня понимает, что имеет дело, по сути, с ДВУМЯ противостоящими друг другу Россиями. И что писать о Путине, не отдавая себе отчета в том, какую именно из этих двух он представляет, беспредметно. Да, для сиюминутного анализа это, быть может, не так и существенно, но для будущего России — и мира, для оттепели, которая неминуемо наступит, как всегда наступала она в русской истории после каждой диктатуры, это первостепенно важно.

Европейская Россия сокрушила советскую империю, евразийская пытается ее воссоздать (насколько это в современном мире возможно). Исключительная мощь имперского реваншизма объясняет загадочность поведения России в посткоммунистическом мире (ни в одной из распавшихся во второй половине европейских империй ничего сопоставимого не было). Какую из этих двух Россий представляет Путин, и до какой степени представляет — вот в чем, повторяю, на самом деле вопрос. К сожалению, никому из упомянутых авторов он в голову не пришел.

«Невводилы победили»

Так назвал свою недавнюю статью один из ярчайших идеологов евразийской России Александр Дугин. «Невводилы»-это, на его языке, противники открытого введения российских войск в Украину, предатели его имперской мечты, «шестая колонна», окружающая Путина (хотя временами кажется, что относит он к ней и самого Путина). Во всяком случае, один пассаж не оставляет в этом сомнений. «Те, кто нами правит, — пишет Дугин, — нас ненавидят и боятся. Это факт». В результате их нерешительности и страха «Украина перешла в лагерь врагов, блокировав саму возможность нашего имперского возрождения. Россия оказалась в капкане». Но самое интересное дальше. «Тем самым, — продолжает Дугин, — Россия так и не ответила на вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею».