Русская история. Беседы о смыслах

В результате восстаний в ГУЛАГе советский режим радикально изменил свою внешнеполитическую стратегию. Отказавшись от подготовки т. и. «мировой революции», в переводе с советско-идеологического языка на русский – от развязывания мировой войны, – руководство компартии было вынуждено провозгласить курс на «мирное сосуществование двух систем».

Добавлю, что ограниченная «либерализация» и критика сталинизма, проводившаяся по указанию Политбюро ЦК КПСС в послесталинские годы в Польше и Венгрии, в меньшей степени – в ГДР, Чехословакии, Болгарии, Румынии (после прихода Н. Чаушеску она полностью прекратилась) и Монголии, – это долгое эхо страха перед потенциальными и реальными Доброштанами и Грицаками. По тем же причинам уже в 1957 году из Румынии были выведены советские войска.

Еще одно отдаленное следствие не замеченной официальными историками «революции зеков» – кризис в отношениях КПСС и КПК. Вскоре после XX съезда Москва потеряла поддержку «братской» китайской Компартии. Каяться и «либерализироваться» Пекину было незачем. Подвергать критике Сталина и, тем более, председателя Мао там никто не собирался, поскольку китайскому КГБ, увы, удавалось полностью справиться с возникавшими в Поднебесной бунтами.

Те же факторы привели во второй половине 50-х к конфликту между Москвой и Тираной. Коммунистические диктаторы – Э. Ходжа, X. Леши и М. Шеху – постоянно опасались влияния югославского либерального социализма на суверенную албанскую демократию. Когда же оттепель протрубили из Кремля, маленький балканский народ оказался под еще более жестокой тиранией своих вождей, прибегших к блокированию с Пекином против Хрущева и против Тито.

Картину номенклатурного отступления в после-сталинском СССР дополню еще несколькими сюжетами. Восстания в ГУЛАГе надломили тоталитарный режим, но не смогли его уничтожить. Ради удержания власти политбюро пришлось отказаться от террора как своей главной стратегии. На некоторое время политическая атмосфера в стране стала чище и свободней. Вектор, определявший российское направление движения, вновь, как и в годы НЭПа, прокладывал народ, а не номенклатура. «Революция зеков» стала вторым изданием вооруженного Кронштадтско-Тамбовского протеста.

В этой ситуации интересно проследить логику поведения нового номенклатурного лидера Никиты Хрущева. (Будучи подростком, я не пропускал в газетах ни одного его доклада, регулярно слушал его речи в прямом эфире, всегда встречал на выходе из лужниковского Дворца спорта, где проходили своеобразные отчеты Хрущева о поездках за рубеж.) Юношеские впечатления, позднее дополненные изучением множества исторических и публицистических источников, позволили сформировать целостный образ советского руководителя.

Хрущева характеризовали несколько ключевых качеств. Конечно, он был властолюбив и, ради достижения высшего в госпирамиде поста, вступал в самые разные заговоры и сговоры с другими, или против других номенклатурных игроков. В общении с западными лидерами Хрущев не всегда мог скрыть свою обиду (за недооценку его «исторической миссии»), зависть (из-за роскоши, увиденной при посещении резиденции президента США в Кемп-Девиде…). Зависть иногда проявлялась и в реакции на события внутри страны (Хрущев потребовал ввести в УК статью о смертной казни и расстрелять валютчика Яна Рокотова, подпольного бизнесмена, собравшего большое количество золотых царских червонцев). Партруководитель был плохо образован, временами – эмоционально неустойчив, но обладал природной смекалкой и здравым умом. И еще одно, может быть, самое главное качество Никиты Сергеевича – где-то в глубине души он оставался человеком искренним. Он не был коммунистическим роботом-фанатиком, он искренне верил (до поры до времени) в новый строй, в концепции и теории которого разбирался не больше, чем Чапаев – в Интернационале…