Русская история. Том. 3

Казалось, что Крымская кампания навсегда покончила с империализмом николаевской эпохи. На двадцать лет исчезает со сцены наиболее бьющий в глаза его признак — промышленный протекционизм. Таможенные тарифы 1857–1868 годов были самыми льготными, какими пользовалась Россия в XIX столетии, если исключить короткий фритредерский период в царствование Александра I (1819–1822): чугун, например, был в это время обложен в 9—10 раз легче, чем теперь, машины — в 8 раз легче и т. д. Финансово-экономическая литература 60-х годов дает почти сплошной хор фритредеров, — голоса протекционистов почти не были слышны, и, во всяком случае, прислушивались не к ним. Одна из наиболее ранних — и наиболее простых и ясных в то же время — формулировок господствующих взглядов была дана «Экономическим указателем» Вернадского, самым популярным из журналов этого рода в те дни. «При свободе торговли положение государств земледельческих — самое выгодное, и, следовательно, Россия как представительница этих государств при осуществлении идеи о свободе торговли имела бы если не первенство, то, по крайней мере, огромный вес в системе мировой промышленности и торговли… Две крайние точки в системе современной производительности Европы составляют два государства — Россия и Англия, первая — в полном смысле слова земледельческая держава, вторая — мануфактурная. Обширность России, качество ее земли делает ее обильным, можно сказать, неисчерпаемым источником сельских произведений… обрабатывание этих самых произведений, сообщение им первой, необходимой для употребления формы должно быть естественным занятием России»[196].

Соперничество России и Англии было бы с такой точки зрения в самом деле «борьбой слона с китом». Делить тем, кто дрался под Севастополем, оказывалось, было совсем нечего. Восторжествовавший 19 февраля аграрный капитализм, по-видимому, окончательно оттеснил на задний план капитализм промышленный. А так как международные отношения строятся, в конечном счете, на отношениях экономических, то и вся система дружбы и вражды, характеризующая царствование Николая I, должна была подвергнуться радикальной перестройке. В 1855 году Россия воевала с Францией и едва не начала войны с союзницей этой последней — Австрией: всего 4 года спустя, в 1859 году, Россия действовала вместе с Францией против Австрии. Франко-русский союз оказался недолговечен: еще через четыре года Россия оказывается рядом с Пруссией против Франции[197]. Но экономическая подкладка союзов не переменилась: из союзницы одной «мануфактурной» державы Россия стала союзницей другой, враждебной первой, но тоже «мануфактурной». Русско-прусский союз 60—70-х годов, так помогший превращению Пруссии в Германскую империю, до смешного напоминает русско-английский союз начала XIX века. До перехода Германии к аграрному протекционизму (1879–1885) она была главным потребителем русской ржи и одним из главных — пшеницы, а по ввозу фабрикатов в Россию она занимала первое место, обогнав Англию, хотя на немного, впрочем. Только увидав перед собою барьер хлебных пошлин, ставший особенно заметным с 1885 года, русский помещик почувствовал, что перед ним по ту сторону Вислы не друг, а враг; немецкий фабрикант начал чувствовать охлаждение несколько ранее, с 1877 года, но окончательный разрыв дружбы и с этой стороны датируется тем же концом 80-х годов.