Русская история. Том. 3

Русско-прусский (вначале, потом русско-германский) союз был осью, около которой вращалась русская внешняя политика в промежутке между польским восстанием и турецкой войной 1877–1878 годов. В официальных и официозных русских публикациях — других почти нет — можно найти очень красноречивые рассуждения насчет той пользы, какую извлекла из этого союза бисмарковская Пруссия. Россия в этих публикациях представляется бескорыстным и самоотверженным другом, которому заплатили — на Берлинском конгрессе 1878 года — черной неблагодарностью. Упомянутая выше в примечании английская секретная переписка — совершенно случайно попавшая в руки польских ученых и благодаря этой случайности ставшая достоянием науки, — служит достаточно внушительным примером того, какие сюрпризы скрывают тщательно охраняемые от взоров непосвященных дипломатические архивы различных европейских государств[198]. Закулисную историю русско-германского союза, составленную по документам, написать можно будет только, после Октябрьской революции. Но кое-какие сближения чисто внешних, объективных фактов возможны были уже и ранее, — возможны были и на другой день после событий; а кое-какие выводы можно сделать уже из одних таких сближений. Русско-прусский союз датируется февралем 1863 года (так назваемая Конвенция Альвенслебена); уже к осени этого года он достаточно «оправдал себя»: заступившиеся за Польшу державы, с Францией во главе, должны были отступить перед грозной аттитюдой Пруссии и России. А следующей весной, в мае 1864 года, вновь начинается прервавшееся в 1853 году наступление русских в Среднюю Азию. Как относилась к этому наступлению Англия (см. выше), мы уже знаем. В период русско-французского союза — весьма знаменательно — и речи не было о продолжении дела, начатого Перовским (взятие этим последним кокандской крепости Ак-Мечеть, теперешнего Перовска, было последним эпизодом движения, начавшегося при Николае I): Англия была союзницей Франции, хотя все менее и менее надежной. Поворот к русско-прусскому союзу сейчас же возродил русский империализм в том пункте, где он мог встретить наименьшее сопротивление. Первые шаги по давно оставленной дороге были робкие; поход генерала Черняева был возвещен Европе циркуляром кн. Горчакова, написанным явно конфузливо и оправдывавшим действия русских войск географическими соображениями, не имевшими никаких точек соприкосновения с реальною географией тех мест. Русское движение направлялось в старинные культурные очаги, где, по отзывам официальных русских наблюдателей, «земледелие находится в прекрасном состоянии и дает блестящие результаты»[199]. А циркуляр толковал о каких-то «полудиких бродячих народах», «без твердой общественной организации». Важнее этой безусловно «нетвердой» географии было политическое обещание кн. Горчакова, что русские завоевания ни в каком случае не пойдут далее Чимкента, то есть что Россия не намерена распространять свое господство на междуречье Аму- и Сыр-дарьи. Мы сейчас увидим, какое это имело международное значение. Но дипломатические канцелярии — добросовестность которых в этом вопросе признавала и наиболее заинтересованная сторона, английская дипломатия[200] — были не в силах остановить победоносный разбег русских генералов. Летом следующего года Черняев взял Ташкент и после неудачной, но тоже, надо думать, вполне добросовестной попытки образовать из этого города особое государство (помимо, кажется, всякого желания самих обитателей Ташкента — они-то, во всяком случае, империализмом не страдали), он был попросту присоединен к России: северная половина междуречья — долина Сыр-дарьи стала прочным русским владением. Очень характерно, что уже колебания насчет Ташкента — быть особому ташкентскому государству или нет? — разрешились непосредственно после событий, не имевших к Средней Азии, казалось бы, никакого отношениия: летом 1866 года Австрия была разгромлена Пруссией, и западная союзница России стала великой державой, а в августе того же года Ташкент был присоединен к России. Но еще характернее, что прусские победы на полях Богемии каким-то мистическим образом дали новый толчок русскому движению в Азии, уже к долине Аму-дарьи, до сих пор остававшейся, безусловно, вне пределов русской досягаемости. Объявив ташкентцам, что они стали русскими, оренбургский генерал-губернатор Крыжановский «вступил в бухарские владения и штурмом взял города Ура-Тюбе и Джизак»[201]. Цитируемый автор, дипломат по профессии, очень хотел бы изобразить это дело Крыжановского как результат «нарушения преподанных ему наставлений»: так сильна была традиция кн. Горчакова среди русских дипломатов, даже в тех случаях, когда они писали недипломатические бумаги! Но из приводимых им же фактов видно, что Крыжановский был сменен как раз за противоположное: за несвоевременное заключение мира с Бухарой. Присланный на его место из Петербурга новый, уже туркестанский генерал-губернатор Кауфман самым энергичным образом продолжает начатое движение вплоть до того момента, когда он взял Самарканд и, завладев течением Заравшана, снабжающего водой Бухарское ханство, стал фактическим хозяином этого последнего: после этого номинально бухарскому эмиру оставили его «независимость».