Русская история. Том. 3

Труднее, неизмеримо труднее дело было с Англией. Выборы 1874 года поставили у власти консервативное министерство с Дизраэли, впоследствии лордом Биконсфильдом, во главе. То была первая яркая вспышка английского империализма после многих лет. Экономической почвой был кризис, охвативший всю Европу. Англичанам, до тех пор верившим в свое промышленное первенство, как в закон природы, вдруг стало тесно на европейском рынке: выше мы видели, какие специальные причины еще усиливали тесноту. Перспектива — пусть даже просто мираж — экзотических завоеваний и новых колониальных рынков, перспектива, развернутая Дизраэли, сделала его богом буржуазного общественного мнения (английские рабочие тогда стояли в стороне от политики). Но поддержать такую репутацию было нелегко. Нужны были если не громкие дела, то громкие фразы; если не решительные действия, то резкие, кричащие эффекты. Без континентальных союзников Англия так же мало могла воевать с Россией, как и сорока годами раньше. Единственным возможным союзником казалась Германия — но она была союзницей России[210]. Вдобавок, в русско-английском конфликте роль наступающего неизменно принадлежала России: Англия оборонялась. Но как раз к середине 70-х годов условия обороны стали изменяться к большой выгоде англичан. Во-первых, был прорыт — и, как мы видели, попал в английские руки — Суэцкий канал: британские войска на месяц пути оказались ближе к Индии, чем были раньше. Затем индийская железнодорожная сеть, почти не существовавшая в 60-х годах, к середине следующего десятилетия считала уже 6 1/2 тысяч миль, из который на Пенджаб приходилось 664 (против 246 в 1867 году, иными словами, северо-западный, обращенный к России, угол сети вырос в 2 1/2 раза). Нападение России теперь было менее страшно, чем в дни записки Раулинсона; нападение на Россию — менее нужно. Этими двумя соображениями и определялась политика Биконсфильда в восточном кризисе 1875–1878 годов. Он до последней степени поднял тон разговоров с русским правительством, и это чрезвычайно льстило английскому общественному мнению. В то же время, по существу, он весьма готов был «выжидать событий» — и дождался, наконец, такого момента, когда русское положение было хуже, чем оно могло бы быть после двух сражений, проигранных в Афганистане, Англия же была поставлена так выгодно, как никогда. В результате без прямого участия в войне Англия добилась не меньшего, чем ей дала бы война. Но она обязана была этим отнюдь не одному только дипломатическому искусству Дизраэли: еще более помогли ей в этом беспримерные неискусство и неловкость его противников. Пословица «На ловца и зверь бежит» никогда еще так не оправдывалась, как в англорусских отношениях этих лет. Русские дипломаты делали все, от них зависящее, чтобы дать пищу громким фразам английского империализма, и ничего не делали такого, что могло бы в самомалейшей степени служить ему серьезной угрозой.