Русская история. В самом сжатом очерке

На русскую революционную молодежь 70-х годов Парижская коммуна произвела неизгладимое впечатление. Она, эта молодежь, считала себя прямым наследником борцов парижских баррикад. «Мы работаем на своей родине для той же великой цели, для достижения которой погибло в 1871 г., на баррикадах Парижа, столько ваших братьев, сестер, отцов, сыновей, дочерей и друзей, — читаем мы в адресе посланном в 1878 г. от имени одесских рабочих рабочим французским. — Вы правы были, когда в 1871 г. вы говорили, что сражаетесь за все человечество». Что парижская революция была разбита — нисколько не пугало: чудовища капитализма сразу не повалишь. Притом революция должна была победить не на западе Европы, а именно в России; на этот счет у Бакунина давно уже было готово объяснение. Рабочие Европы, по его мнению, слишком обуржуазились благодаря хорошему заработку и кое-какому образованию: здесь «рабочий люд отличается от буржуазного люда только положением, отнюдь не направлением». Что направление определяется именно положением, что рабочий класс делают революционным именно объективные условия его существования, этого Бакунин, как и все мелкобуржуазные социалисты, не видел. Для него, наоборот, русский крестьянин, нищий, темный и невежественный, является прирожденным революционером, прирожденным социалистом. Он бунтует постоянно; выражением этого мужицкого бунта служит разбой, который нужно только уметь использовать для революции. «Когда оба бунта, разбойничий и крестьянский, сливаются, порождается народная революция. Таковы были движения Стеньки Разина и Пугачева».

Надежды на возобновление разинщины и пугачевщины и двинули «в народ» массы молодежи, которая накоплялась мало-помалу в университетских городах и которой не сиделось в пропагандистских кружках. Это огромное по своему времени движение «в народ», охватившее тысячи молодых людей, было началом нового революционного подъема, отделенного шести-семилетним промежутком от крушения каракозовщины и достигшего своего расцвета в «Земле и воле» и в «Народной воле» — двух революционных обществах конца 70-х годов. Во главе шли непосредственные учениики Бакунина, как раз к этому времени вернувшиеся из-за граннцы: правительство запретило им учиться в Швейцарии и, насильственно возвратив их на родину, тем самым усилило, разумеется, кадры пропагандистов и «бунтарей».

Бунтарское движение было направлено непосредственно не против правительства, а против буржуазного строя вообще, причем, нет надобности говорить, строй этот представлялся молодым революционерам не более ясно, нежели Бакунину рабочее движение. Под буржуазией разумелись вообще «эксплоататоры» — всякое начальство и всяческие хозяева, представление о социальных врагах революции, как их тогда мыслили, хорошо отразилось в известной песне — «Отречемся от старого мира» (возникшей как раз в конце того периода), где в одну кучу свалены и «царь-вампир», и дворяне, и богатые купцы. Все это «злодеи проклятые». Политикой в собственном смысле эта молодежь занималась менее всего, — возможные политические результаты революции, конституция, парламент и т. п. признавались ею делом прямо вредным. Это ведь приближало Россию к буржуазной Европе, а та была мало революционна, как мы видели, именно вследствие своей буржуазности.

«Бунтари» бредили примерами Разина и Пугачева, даже направлялись нарочно в те места, где разразилась разинщина и пугачёвщина, но революция, которую они несли в народ, очень отличалась от этих народных революций старого времени. Те были очень узкие по своим задачам, но именно благодаря этой узости очень определенные: они, в особенности пугачевщина, были направлены к одной цели — истреблению помещика. «Бунтари» не сделали ни одной попытки направить движение против какого-нибудь определенного врага. Они толковали о несправедливости буржуазного строя вообще, о жадности и жестокости эксплоататоров; народ слушал их с интересом, но ждал, — что дальше? Что нужно делать? На это «бунтари» не давали определенного ответа. Они все ждали «стихийного» движения, не понимая того, что «стихийными», т. е. слепыми, бессознательными, как стихия, как вода, как огонь, как ветер, прозвала народные революции буржуазия, чтобы их опорочить. На самом деле именно народные движения никогда не бывают слепыми, народу, нужен ясный, отчетливый, хорошо им понимаемый лозунг. Такого лозунга «бунтари» не сумели найти. Лозунг «земля и воля» мало трогал крестьянина, так как ему казалось, что волю ему в 1861 г. все-таки дали. А землю можно было отнять только у помещика, но напасть на помещиков «бунтари» не решались призвать народ. Не решались потому, что они сами были слишком близки к этому классу: многие из него вышли, другие находили себе убежище в усадьбах либеральных помещиков, и все возлагали на «либералов» смутные надежды, хотя всячески презирали либералов за их нереволюционность.