Русская история. В самом сжатом очерке

Третий иностранец, — все иностранцы обращали внимание на эту особенность Московского государства, — свидетельствует, что если бы в Московском государстве вспыхнуло восстание, то гостям прежде всего свернули бы шею. Но дворянско-купеческая власть зорко смотрела за «порядком» в государстве и приняла все меры, чтобы не повторилось тех событий, какими ознаменована была «Смута», как стали дворяне и купцы называть народное движение начала XVII в. Прежде всего тщательно оберегалась самая личность царя, чтобы с нею не случилось такой неприятности, как с первым Димитрием, которого убили, или с Шуйским, которого свергли с престола и постригли. Строго запрещено было с оружием в руках приближаться к царскому дворцу, кроме конечно караульных солдат. Даже в ворота Кремля, так называемые Спасские, народ не смел входить в шапках. Одного холопа жестоко избили плетьми за то, что он осмелился провести лошадь через царский двор. Словом, к новой династии старались внушить такое благоговение всем подданным, какого не требовала к себе династия Ивана III и Грозного. Затем была хорошо организована полиция. Почти во главе всего государства был поставлен при Романовых «приказ тайных дел», и с его легкой руки всякие тайные «канцелярии» и «экспедиции» провожают нас через весь XVIII в. В XIX в. все эти тайные учреждения передаются в руки корпуса жандармов и департамента полиции. Тайный приказ с самого начала, при первых Романовых, был наделен огромными полномочиями. Даже члены боярской думы, т. е. государственного совета, употребляя позднейшее выражение, в этот приказ не ходили и дел там не ведали. Он был, значит, вне контроля этого московского государственного совета. Он был подчинен непосредственно самому царю, и чиновники его на деле имели больше власти, чем члены боярской думы.

Но такая полиция и тогда была только силой организующей, была, так сказать, мозгом этого управления. А мозгу нужны были руки, и первые Романовы позаботились о создании хорошей вооруженной силы, вполне надежной и по возможности не зависящей от народной массы. Прежнее ополчение московского царя, состоявшее из его вассалов-помещиков и из наемной пехоты, набранной преимущественно из низов городского населения, стрельцов, было малонадежно. Оно было недостаточно дисциплинировано и, как показали события начала XVII в., легко увлекалось народными волнениями. Этих стрельцов и мелких помещиков мы видим то на одной, то на другой стороне, то вместе с Тушиным, то у царя Василия. Романовы начали с того, что взяли на свою службу большое количество иноземных, наемных солдат. Мы помним, что в свое время немецкие отряды оставались последней опорой власти Годунова, когда все остальные войска перешли на сторону Димитрия. Но у Годунова было слишком мало этих немецких солдат. При первых Романовых в Западной Европе происходила огромная 30-летняя война, когда людей военного ремесла расплодилось большое количество и на рынке сколько угодно предлагалось военных рук. Из этих людей стали формироваться московские полки. Скоро однако нашли, что это чересчур дорого, с одной стороны, что это не вполне надежно — с другой, ибо эти люди служили только за деньги и за деньги же их можно было перекупить. Мало-помалу эти дорогие и не вполне надежные кадры новых войск стали пополняться людьми, взятыми из народной массы, но оторванными от нее совсем, навсегда. Это не было ополчение, которое призывалось время от времени, как прежде. Солдатом человек становился на всю жизнь. Он совсем отрывался от родной деревни, казарма для него становилась вторым домом.

«Наши братцы — туги ранцы, наши сестры — сабли востры, наши детки — пули метки», — пела солдатская песня времен Николая I.

Тут солдат привыкал думать, и ему всячески вколачивали палками и увещаниями внушали, что он обязан служить исключительно царю и что если царь прикажет, то он должен расстрелять отца, мать — кого угодно. Под начальством немецких или обученных у немцев офицеров из этих рекрутов скоро выросла регулярная армия, которая по своему вооружению, организации и дисциплине стояла бесконечно выше старого московского ополчения. Не только, имея такую армию в руках, можно было не бояться никаких внутренних волнений, но располагая таким оружием, можно было вести такую смелую и энергичную внешнюю политику, о какой едва ли можно было мечтать за сто лет до этого.