Русская классика, или Бытие России

Другое, не нигилистическое, могло быть, ибо оно было, осталось в национальной памяти, создав, пока еще нестойкую, раньше не существовавшую традицию – традицию преемственности, семейного наследования материальных и духовных ценностей. Прежде всего надо вспомнить, что с Петровских преобразований уже не отрицаются верховной властью, а становятся материально-духовной силой, способствующей цивилизации страны, – дворянские, промышленно-купеческие, разночинские роды, своеобразные династии, пронизавшие тело культуры, скреплявшие ее: Пушкины, Вяземские, Аксаковы, Самарины, Толстые, Строгановы, Шереметевы, Кавелины, Чичерины, Морозовы, Третьяковы, Мамонтовы, Щукины, Бунины, Менделеевы, Пастернаки, Цветаевы и т. д. Только с появлением таких родов и была осознана и отрефлексирована литературой и общественной мыслью проблема поколений как проблема, требующая разрешения. Ситуация к началу ХХ века была двойственной.

С одной стороны, не утихала тема революционного, покарамазовски понятого отцеубийства (на этом строится сюжет «Петербурга» Андрея Белого: сын-революционер готовит покушение на отца – высокопоставленного царского чиновника). С другой стороны, естественные противоречия между поколениями, обусловленные разными временными эпохами, уже не всегда оборачивались нигилизмом, переходя в образованном слое (который и задает направленность общественного движения) в некое новое качество. По слову Блока (из поэмы «Возмездие»),

Сыны отражены в отцах:
Коротенький обрывок рода —
Два-три звена, – и уж ясны
Заветы темной старины:
Созрела новая порода, —
Угль превращается в алмаз.
(курсив мой. – В.К.

).

Угль нигилизма становится алмазом цивилизации.

В этой поэме сын, несмотря на сложные отношения с отцом, наследство получает от отца, а не от дяди: сюжет приезда героя к умершему отцу зеркально отражает приезд Евгения Онегина к дяде.

Это соображение об укоренении среди интеллигенции чувства наследства, которое принесла России европейско-христианская цивилизация, можно показать на чеховском рассказе «Студент», который сам писатель называл, по свидетельству Бунина, своей самой любимой вещью… Для начала напомню только, что обычно студент воспринимался как выразитель, даже как символ нигилизма. Причем как с положительным, так и с отрицательным знаком. Быть может, острее всего это проявилось у Достоевского (роман «Бесы») в пародийном переосмыслении огарёвского стихотворения «Студент». В романе стихотворение читает «бес» Петенька Верховенский:

А народ, восстать готовый
Из-под участи суровой,
От Смоленска до Ташкента
С нетерпеньем ждал студента.

Ждал, чтобы

Порешить вконец боярство,
Порешить совсем и царство,
Сделать общими именья
И предать навеки мщенью
Церкви, браки и семейство —
Мира старого злодейство!

Итак, народ под руководством «студента» идет к разрушению святынь и преданий, разрушению семьи, собственности, наследства. В рассказе Чехова, напротив, студент рассказывает «народу», двум крестьянским женщинам, евангельскую историю об отречении Петра и чувствует, как его слово помогло этим двум простым женщинам-работницам ощутить неразрушимую связь времен, стать сопричастными далекому евангельскому прошлому. И студент «подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему… Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой» (курсив мой. – В.К.). Рассказ написан в 1894 г., спустя два десятилетия после «Бесов». А Чехов был не из тех писателей, что выдумывает желаемое, во всех своих построениях он всегда опирался на реальность. Значит, поменялось нечто в развитии русской общественности, и петровско-пушкинская традиция расширяющегося европейского образования проросла в русской жизни. К несчастью, она не стала определяющей. Ее преодолела традиция нигилизма. То, чему противостояла русская классика, победило.