Русская классика, или Бытие России

Такое состояние православия приводило складывавшееся русское общество вполне закономерно к религиозному безразличию. Как замечал тот же де Местр, в России, «где служители религии суть пустое место, пустым местом является и сама религия»[903]. Это чувствовали и сами русские: мыслители и поэты. Довольно отчетливо прослеживается взаимосвязь между горестным атеизмом Белинского и трагическим православием Достоевского. И тому, и другому не хватало в России цивилизующей силы христианства. Неимоверное усилие по христианизации России, предпринятое Достоевским, было бы вполне бессмысленным, если бы православие само действовало. Но получилось так, что не религия была опорой писателей и художников, а воспитанные на западноевропейской культуре писатели попытались собственную духовную энергию сообщить православной церкви. Именно перед русским искусством, а не перед православием, стояла, по мысли В.С. Соловьёва задача «вдохновенного пророчества» (курсив В.С. Соловьёва. – В.К.), ибо оно – не более и не менее – «должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь»[904] (курсив мой. – В.К.). То есть искусство, а также философия призывались к выполнению вполне религиозной задачи. Этот труд взяла на себя плеяда русских писателей и мыслителей так называемого «неорелигиозного ренессанса» на рубеже веков. Но необходимость такой задачи лучше прочего рассказывает нам о реальном положении дел в России. С одной стороны, всю вину за «русский атеизм» списывая на образованное общество, с другой стороны, Достоевский писал о «нигилистах в народе»[905] (курсив Ф.М. Достоевского. – В.К.), показывал «народные черты “карамазовщины”»[906]. А С.Н. Булгаков, говоривший о том, что русский народ в начале XX века находится по своим духовным запросам на уровне Х века, века Крещения Руси, в сущности тревожился о том же: что свою социально-воспитательную роль православие не сыграло. Спустя десять веков после Крещения в России установилась своеобразная смесь христианства с язычеством, как это констатировали в 1909 г. крупнейшие российские богословы: «Русский крестьянин, наиболее полно и искренно исповедующий сейчас православие, верит в Бога, Церковь и таинства, но одновременно с этим он не менее твердо верит в лешего, шишигу, сарайника, заговоры и т. п., и это последнее – такой же непременный элемент его веры, его поведения и мировоззрения, как и первое»[907].

Но именно в обществе, не прошедшем подлинной христианизации, проблема отцов и детей обретает особую остроту. Именно христианство по самой сути своей преодолевало конфликтность поколений, ибо Христос, на заре европейской цивилизации предвещая Гамлета, явился символом послушного сына: «Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца» (Иоан. 6, 38). Но при этом он сознавал свою силу и великую значимость своей миссии: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мат. 10, 32). И само это исповедание мыслилось как превращение человечества в единую семью: «Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат и сестра и матерь» (Мат. 12, 50). Христианство оказалось первой мировой религией, задавшей всему миру парадигму исторического развития, объявившей, что развитие это, имеющее начало и конец, осуществляется через преемственность поколений, одушевленных идеей совершенствования человеческого рода и его жизни. Но совершенствовать себя и мир может только зрелый человек, сознающий свою ответственность, а стало быть, обладающий и свободой. Раб – безответствен, за него отвечает хозяин. «Делая человека ответственным, – писал Достоевский, – христианство тем самым признает и свободу его»[908].

9. Выпадение из эволюции