Русская критика от Карамзина до Белинского

Но есть еще лицо, живущее в поэме своею полною, цельною жизнию и созданное комическою фантазиею поэта, которая в этом создании разыгралась вволю и почти отрешилась от существенной жизни: это лицо есть город N. В нем вы не найдете ни одного из наших губернских городов, но он сложен из многих данных, которые, будучи подмечены наблюдательностью автора в разных концах России и прошед через его комический юмор, слились в одно новое, странное целое. Постараемся изобразить этот город, как одно лицо, соединив вместе все черты его, крупно рассеянные автором. Официальная часть города N. составлена из губернатора, пренежного человека, вышивающего по тюлю, прокурора, человека серьезного и молчаливого, почтмейстера, остряка и философа, председателя палаты — рассудительного, любезного и добродушного человека, полицмейстера — отца и благодетеля, и других чиновников, которые все разделяются на толстых и тоненьких. Неофициальная его часть состоит, во-первых, из просвещенных людей, читающих «Московские ведомости», Карамзина и проч., далее тюрюков, байбаков и дам, которые своих мужей называют ласковыми именами: кубышки, толстунчика, пузантика, чернушки, кики и жужу. Из сих последних особенно отличились две: дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях. У города этого есть и сад, где деревья не выше тростника, но в газетах, однако, о нем сказано было по случаю иллюминации, что он состоит из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день... Город разъезжает в своих особенных экипажах, из которых замечательны дребезжалки и колесосвистки. Нравом он предобрый, гостеприимный и самый простодушный; беседы у него носят печать какой-то особенной короткости; все семейственно, все запанибрата и так, между собою. В карты ли город играет, у него на всякую масть и на всякую карту есть свои особенные поговорки и выражения. Между собою ли разговаривает, у него ко всякому имени свое присловьице, которым никто и не обижается. Если хотите иметь понятие об особенном языке этого города,— прислушайтесь к знаменитому рассказу почтмейстера, первого оратора города, о капитане Копейкине. Все официальные дела происходят также в быту семейном: взятки, какой-то домашний, исстари принятый обычай, которому никто и не изумляется. Иные обвиняли автора в неверности за то, что Коробочка из деревни послала доверенность на имя отца Протопопа; что Плюшкин дал такую же доверенность из деревни же на имя того самого Председателя палаты, который и совершает купчую; что купчие крепости на все мертвые души окончены чудесным образом в один и тот же день. Говорят обвинители, что это не естественно, потому что противозаконно. Мы совершенно согласны в том с обвинителями автора, что оно противозаконно; но как же не видят они, что все это в нравах того фантастического города, который создан автором, где все на домашнюю, особенную ногу и семейный быт совершенно осилил быт официальный? При всем том, что этот город не есть ни один из наших известных юродов губернских и создан насмешливою, игривою фантазиею поэта,— при всем том город так жив и естествен, что мы понимаем, как только в нем, а не в каком ином городе, Чичиков мог привести в исполнение часть своего необыкновенного отважного замысла.

Вот материалы, которые поэт взял из жизни и перенес в свою поэму! Мы, излагая содержание, умышленно обнажили всю эту жизнь от прелестей искусства, чтобы удобнее дать заметить ее значение. И вот слышим вокруг себя раздающиеся вопросы: что же в этой жизни? Чем она привлекательна? Что занимательного в ней? Что за выбор предмета, героя и лиц?

Что за выбор предмета, героя и лиц? Но знаете ли вы, что ваши осуждения несправедливы, что поэт сам не волен в избрании предмета, который одушевил его? Как объясните вы мне, почему Рафаэлю все снились Мадонны? Почему Теньер* так охотно писал пьяных? Почему кисть Поля Поттера* изображала только зверей и забывала человека?..— Поэт истинный, поэт по призванию почти так же не властен в выборе своих героев и сюжетов как история.— При решении вопроса о выборе предмета трудно бывает отделить то, что проистекает от внутренних, тайных, неисследимых наклонностей самого поэта, как человека от того, что внушают ему самый век и взгляд на жизнь, его окружающую...

Но как мы ни оправдывай поэта, все вокруг нас раздаются еще вопросы: что нам за дело до ваших кошмаров поэтических? Довольно того, что раз в действительности существуют Ноздревы, Чичиковы и Собакевичи: к чему же в другой раз повторять их и давать им посредством искусства бытие долговечное, нескончаемое? Согласитесь, что если бы вам случилось наперед узнать, что вы в таком-то месте непременно встретите одно из этих трех лиц, то, конечно, вы лучше поедете в объезд и сделаете тридцать верст крюку, чтобы только не встретить какого-нибудь Ноздрева или Собакевича. Какая же охота знакомиться с ними в вашей поэме?