Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

После этого я поняла, что русская литература – совсем не та, какой я ее воспринимаю, потому что обнаружить совпадение сугубого соцреализма с сугубой фантастикой – это мощное потрясение. И вот когда я переживала это, то мне чертовски захотелось взять и глобально перечитать нашу классику, вдруг оказалось, что в нашем институте УНИК, где я работала с 1993 по 2017 год, случилось «государственное дело: позарез нужон олень» – на факультет журналистики срочно требуется преподаватель русской литературы, разом на все одиннадцать веков. Я, разумеется, схватила этот курс, как Буратино Шушеру за хвост.

Я отлично знала, в какую мясорубку лезу, потому что преподавать древнерусскую литературу на факультете журналистики – это… как бы вам сказать, удерживаясь в рамках русского цензурного? – это ужас, кошмар и ненависть, причем с обеих сторон.

От своих друзей-журналистов я слышала самые негодующие слова в адрес преподов по древнерусской. Самые ненавистные. От своих коллег, преподающих древнерусскую, я слышала менее экспрессивную лексику в силу их возраста и ученых степеней, но с поправкой на специфическую профессиональную психологию – примерно то же самое. То есть, по словам студентов, все преподы по древнерусской – козлы и сволочи, а с другой стороны баррикад считают, что все студенты-журналисты – лодыри, враги культуры и вообще с противоестественного факультета (поскольку бывают естественные и неестественные, а этот – противоестественный).

Поэтому я понимала, что вхожу в клетку к тиграм. Что ж, бедные тигры. Они просто еще не знали, кто к ним вошел. Я их поставила в очень жесткие условия. Условия следующие: они должны были мне к каждой лекции писать работу по ее теме, то есть мы еще не проходили материал, а они уже должны по нему сдать работу. Это очень мобилизует, особенно журналистов. Итак, сдать работу, где нужно ответить на вопрос об актуальности этого произведения на данный момент. Какая-нибудь «Повесть временных лет», зачем она нужна человеку в XXI веке вообще и журналисту в частности. И ответить микростатеечкой на пару абзацев, можно побольше, но не очень длинной. И так к каждой лекции, и так полтора года.

Они взвыли. Через полтора года они взвыли снова: «Как так, мы три семестра провели в мясорубке, а теперь она закончилась! Верните нас в мясорубку, мы за нее заплатили!» Шучу, но тем не менее. Зачем нужны были такие зверства? Во-первых, для журналёнка это отличная тренировка. Спрашиваешь их на первой лекции: что главное в профессии журналиста? Они тебе ляпнут возвышенное: «Быть объективным! Осветить вопрос со всех сторон!» Где только такие невинные души берутся в наше время? А ты им снимаешь розовые очки и говоришь: главное – это сдать текст вовремя! И точка. Прочее вторично. Текст не сдан вовремя – и всё, нет его, вся объективность и прочее обращаются в прах. Поэтому марш писать мне эти полстранички к каждой лекции. Заодно, как вы понимаете, я их вынудила читать тексты.

Во-вторых, мы сейчас живём в очень интересное время, когда у нас принципиально изменились отношения «педагог – ученик». Если в советское время образование поднимало престиж, статус, то есть было чем-то большим, нежели получение знаний и профессии, то сейчас знания нужны, но с дипломом всё неоднозначно. Сейчас область, где нужен твой диплом, настолько микроскопична, что мы не будем говорить об этом. А если корочка нужна, то ее и купить несложно. Поэтому у нас очень сильно изменились отношения между педагогами и учениками. Нынешний студент хочет, чтобы ему было интересно, увлекательно, поэтому нынешнее образование – это борьба за внимание студентов. Если педагог на нее идет, то молодец, он выиграл; если не идет, то – студенты лодыри, преподы козлы, жалобы в деканат друг на друга, всё стандартно.

В этой ситуации говорить с журналистами можно только об одном – об актуальности. То, что неактуально, не нужно журналисту; это нормально, это его профессия. Так что я, перечитывая всю древнерусскую литературу, постоянно говорила об актуальности. Так от классического курса истории русской литературы осталось то, о чем я сказала в первых строках.

Итак, здесь речь пойдет о том, что сами по себе произведения меня интересуют мало или не интересуют вовсе. Что нам, в конце концов, эта «Повесть о Петре и Февронии», пока не пришел День Ромашки? Когда пришел День Ромашки, мы слаженными рядами «Повесть о Петре и Февронии» возненавидели (и о причинах поговорим). Но! благодаря этому «Повесть о Петре и Февронии» становится частью нашей жизни, частью современной культуры. С другой стороны, а точно ли в эту несчастную «Повесть» автор XVI века вкладывал то, что сейчас люто высмеивает Интернет?