Русская литература первой трети XX века

Первый из этих моментов — передвижение даты основания течения на более раннее время. И здесь судьба рассуждения Северянина явно переплетается с его воспоминаниями об И.В. Игнатьеве. Мемуарный фрагмент «Газета ребенка», посвященный, по всей видимости, десятилетию со дня смерти Игнатьева[765], сконцентрирован на том сравнительно кратком периоде, когда Северянин и Игнатьев согласно действовали в литературе, но уже о самостоятельных выступлениях младшего поэта на литературном поприще Северянин умалчивает, как будто их и не было: поэтический сборник Игнатьева в статье даже не упоминается, а вся его творческая деятельность сведена к изданию «Петербургского глашатая» и созданию для коллег по эгофутуризму возможностей печататься в «Нижегородце». Как кажется, такое тщательное стремление затушевать деятельность Игнатьева как самостоятельного поэта и критика должно было быть вызвано негативной реакцией не только на попытки существовать без «благословения» Северянина, но и на изложение истории эгофутуризма в той статье Игнатьева (подписанной его настоящей фамилией Казанский), которая и до сих пор представляет собою главный источник сведений о возникновении течения и первом годе его существования.

Схема, выстроенная Игнатьевым, сводится к тому, что эгофутуризм определился поздней осенью 1911 года, и символом его провозглашения было не только издание Северяниным брошюры «Пролог. Эгофутуризм», но и появление статьи самого Игнатьева, посвященной выходу этой брошюры Северянина в свет: «В Ноябре прошлого 1911 года издательством «Ego» был выпущен первый боевой снаряд — брошюра г. Игоря-Северянина «Пролог Эгофутуризм», вызвавший переполох необычайный. Ежедневники и еженедельники хрипели до остервенения… И только один единственный критик И.В. Игнатьев признал первый надлежащее значение Игоря-Северянина («Нижегородец», № 78. 1911. 25. XI)»[766].

По всей видимости, Северянина не смогло устроить в этом варианте истории эгофутуризма то, что его принципиальная «эдиция» оказывалась при таком изложении событий в одном ряду с книгами других авторов, в том числе и Георгия Иванова.

Поэтому он счел нужным еще до мемуарных очерков Иванова восстановить справедливость и указать, что вовсе не в ноябре 1911 года началась фактическая деятельность его как основателя эгофутуризма, а гораздо ранее. Рецензия на «Сады» начинается решительной фразой: «В мае 1911 года пришел ко мне познакомиться юный кадетик — начинающий поэт»[767]. Таким образом, дата фактического основания эгофутуризма отодвигается Северяниным на время гораздо (по масштабам футуристического движения) более раннее, нежели конец 1911 года. И вся дальнейшая история официальных институций эгофутуризма излагается Северяниным как бы между делом, поскольку все это течение теперь осмысляется им как его собственное, единоличное дело. Этим же объясняется и то, что в статьях вовсе не упоминается издательство «Ego», «меценатом» которого, судя по всему, был Игнатьев, равно как и вся чрезвычайно активная литературно-критическая деятельность Игнатьева в «Нижегородце».

Следующий момент, всячески подчеркиваемый Северяниным, относится к утверждению своего фактического одиночества среди эгофутуристов и, безусловно главенствующей роли; при этом речь идет не только о творческих потенциях, но н вообще об изображении всех остальных поэтов, на первых порах примыкавших к эгофутуризму, как робких дебютантов. Таков в его изображении прежде всего Иванов: «Был он тоненький, щупленький. Держался скромно и почтительно, выражал свой восторг перед моим творчеством, спрашивал, читая свои стихи, как они мне нравятся» (Северянин. С. 68). Столь же робким и начинающим рисуется в том же очерке и Грааль-Арельский, описываемый как появившийся в окружении Северянина в те же дни, что и Иванов (во всяком случае, контекст не позволяет понять иначе): «Всего в нем («Ректориате Академии Эго-Поэзии». — Н.Б.) было четверо: я, Иванов, Арельский и Олимпов, сын уже покойного в то время Фофанова. Что касается Арельского, это был тоже юный поэт и тоже талантливый. Учился он тогда в Петербургском университете, нигде не печатался» (Северянин. С. 68—69). На самом же деле Арельский попал в окружение Северянина гораздо ранее, и Северянин старался помочь ему в опубликовании стихов еще в 1910 году, что следует из его записки, датированной 13 августа этого года: «Грааль, милый: Флейтман вернул обратно: «нельзя». Причин не объяснено. Раздосадован. Будем варьировать. Поправляйся, — приходи»[768].