Русская литература первой трети XX века

Против такой гипотезы весьма резко выступил А.Е. Парнис, посвятивший вопросу об «идеологе и филологе» развернутое примечание в статье «Вячеслав Иванов и Хлебников». Его аргументы: «1) Нет никаких сведений, что Хлебников весной (до мая) 1912 г., когда было написано «Послание», приезжал из Москвы в Петербург <...> 2) в тексте «Послания» нет не только прямых, но и косвенных признаков или атрибутов, характеризующих поэта-футуриста». В качестве гипотезы о личности интересующего нас персонажа Парнис называет Андрея Белого, «который жил на «башне» с 21 января по 28 февраля 1912 г. <...> Наша догадка подтверждается дневниковой записью М.А. Кузмина об обеде на «башне», состоявшемся 24 февраля. На нем присутствовали, кроме семьи Вяч. Иванова и автора дневника, А. Белый, С. Троцкий («помещик-дилетант») и поэт А.Д. Скалдин (любезно сообщено Н.А. Богомоловым). Вероятно, именно этот обед и участие в нем «гостя из Москвы» Андрея Белого и описал Вяч. Иванов в своем «Послании»»[821].

Упоминание имени информатора заставляет именно нас окончательно прояснить обстоятельства занимающей двух (а может быть, и не только двух) исследователей встречи.

20 марта 1912 года Кузмин занес в уже упоминавшийся выше дневник такую весьма краткую, но в свете данных обстоятельств значительную запись: «Был дома, кажется, переводил. Что еще? да ничего, кажется. Приехал Нилендер. Пришел бывший ученик Вяч<еслава>, цирковой борец, с племянником из Ярославля. Забавно, будто Александрия».

Как раз встрече с бывшим учеником, сделавшим своим «рукомеслом» профессиональную борьбу и отведено наибольшее место в послании Иванова. Стало быть, обе прежние гипотезы о московском госте следует отвергнуть и назвать его настоящее имя — Владимир Оттонович Нилендер, действительно филолог, поглощенный мистикой, переводивший орфические гимны, и один из тех, кто образовывал младшее поколение первых «мусагетовцев».

Р.В. Дуганов справедливо заметил, что «астральные» и «мистические» мотивы, связанные с московским гостем, вряд ли могут быть применены к Хлебникову (хотя тут есть несколько осложняющих дело обстоятельств[822]), но о мистических интересах Нилендера вполне определенные данные могут быть добыты.

Он был представлен Иванову Анной Рудольфовной Минцловой. 29 октября 1909 года она ему сообщала: «Ко мне пришел один студент-филолог, который с огромной страстью и вдохновением весь ушел в «орфические гимны», перевел несколько из них, занят исследованием о них (научным) и теперь пришел ко мне с большим <1 слово густо зачеркнуто> — Пришел Белый очень точно, в час и минуту условленную — — окончу это письмо сегодня ночью, после его ухода — — —.

Но об этом студенте, с которым мы сегодня так много говорили о Гекате, я Вам еще должна написать и рассказать. Он собирается ехать в Петербург, специально к Вам, чтобы переговорить с Вами о Греции, о греческой лирике и об орфических гимнах к Гекате — — в особенности...»[823] И впоследствии имя Нилендера не раз встречается в письмах Минцловой к Иванову именно в филологическом контексте: то она занимается с ним греческим языком, то упоминает (со слов Н.П. Киселева) о его «занятиях по филологии»... О вполне доверительных его отношениях с Ивановым свидетельствуют и сохранившиеся, хотя немногие и относящиеся преимущественно к более позднему времени письма[824].

Впрочем, наиболее прямое свидетельство об интересующем нас периоде находим в письме Нилендера к Андрею Белому в Брюссель: «Сижу безвыходно на Башне третий день. <...> Познакомился с Кузьминым <так!>, который оказался преотдохновительнейшим человеком. <...> Я вхожу здесь во все мелочи — в Троцкого, в стихи Ахматовой, говорю со всеми, кто бывает, и выслушиваю все». Отметим, что далее речь в письме идет и о стиле разговоров с Ивановым, который вполне может быть назван соответствующим тому, что описано в стихотворении: «Я сошелся (по крайней мере, — я шел) с Вяч. Ивановым — и у нас были с ним не только интимные разговоры, но и философские споры. Мне нравится, что он так впивается в меня; я люблю его; но глаза у меня спокойны: с ним борешься постоянно решительно за все, а порою и против него всего»[825].

Отметим, кстати, что и склонность к «идеологизированию» была у Нилендера ранних лет весьма отчетливой. Хороший образец этого представляет собою его недатированное письмо к Белому, написанное после чтения статьи последнего «Ибсен и Достоевский» (Весы. 1905. № 12; тот же номер вышел как январский за 1906 г., и именно в этом виде его читал Нилендер).