Русская литература. Просто о важном. Стили, направления и течения

Но никакого конфликта между Раневской и Лопахиным нет. Лопахин прямо говорил Раневской и Гаеву, что нужно сделать, чтобы не потерять имение: «Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. ‹…› Вы будете брать с дачников самое малое по двадцати пяти рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, все разберут». Когда Раневская и Гаев не прислушались к Лопахину, он стал хозяином сада и сам осуществил свой план.

Великий русский режиссер Анатолий Эфрос обратил внимание на то, что самые светлые воспоминания о детстве у Лопахина связаны именно с Раневской. Семейство Лопахиных было крепостным в имении. Отец часто поколачивал Ермолая, и тогда за него вступалась Любочка Раневская: отводила в свою комнату, умывала, разговарила с ним. Эфрос высказал убедительное предположение, что в действительности Лопахин влюблен в Раневскую, поэтому все не решается сделать предложение Варе. О каком же конфликте можно в таком случае говорить?

Комедия или трагедия

Станиславский и Чехов спорили о жанре произведения. Чехов настаивал, что это «комедия, местами даже фарс». Станиславский считал, что «для простого человека это трагедия». И постановка Художественного театра не понравилась Чехову, который после премьеры признался: «Алексеев (настоящая фамилия Станиславского) загубил мою пьесу».

Что смешного можно найти в «Вишневом саде»? Прежде всего комичны второстепенные персонажи. Епиходов, Симеонов-Пищик и Шарлотта. Симеонов-Пищик сбился с ног, добывая деньги; Епиходов получил в пьесе прозвище «двадцать два несчастья»: то ему ботинки жмут, то снится странный сон о квасе с тараканом, то он поет серенаду возлюбленной на «мандолине», не попадая ни в одну ноту. Шарлотта показывает неуместные фокусы, а однажды даже после монолога «достает из кармана огурец и ест». Откуда у нее был огурец? Почему она его носит с собой? Загадка.

В Раневской и Гаеве на первый взгляд комизм отсутствует. За четыре действия они плачут пять раз. Но даже их искренние переживания в определенном контексте кажутся неглубокими. Например, патетический монолог Раневской о любви к России: «Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала», – прерывается резко бытовым: «Однако же надо пить кофе». Таким же показан в пьесе и Гаев. Так, в последнем действии монолог Гаева «Столько я страдал!» корректируется ремаркой: «Дверь в биллиардную открыта, слышен стук биллиардных шаров. У Гаева меняется выражение, он уже не плачет».

У Чехова сквозь водевиль просматривается трагизм; сквозь комизм и нелепость проглядывает лицо драмы и трагедии. Расставаясь с имением, Гаев не может удержаться от привычной высокопарности: «Покидая этот дом навсегда, могу ли я умолчать, ‹…› чтобы не высказать на прощанье те чувства, которые наполняют теперь все мое существо». Его прерывают, следует привычно-сконфунженное: «Дуплетом желтого в середину…» – и вдруг он произносит: «Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь». Искреннее чувство вырвалось из оков, в душе этого человека словно зажегся свет, за простыми словами обнаружилась реальная боль.

Такой момент истины, трезвого осознания себя наступает у каждого персонажа. Едва ли комичным можно назвать последний монолог Симеонова-Пищика: «Ну, ничего… Ничего… Будьте счастливы… Бог поможет Вам… Ничего… Всему на этом свете бывает конец…» Полны трагизма размышления Шарлотты: «А откуда я и кто я – не знаю… Кто я, зачем я – неизвестно». Она не знает ни родителей, ни своей национальности. Когда-то в детстве ее подобрал бродячий цирк. Она человек без паспорта, без родины, без близких… И даже следующая за этим монологом ремарка про огурец – лишь форма трагической эксцентрики, характерной для персонажей Чехова. Такая же реальная боль обнаруживается в монологах Епиходова, который вдруг признается, что всегда носит с собой оружие: «Никак не могу понять направления, чего мне, собственно, хочется, жить мне или застрелиться». Да ведь это же Гамлет!