Русская литература. Просто о важном. Стили, направления и течения

Печать несерьезности лежит на семейной жизни Анны и Вронского, воплотившей идеал свободной любви. Богатые, молодые, счастливые, герои поселяются в небольшом итальянском городке, в старинном палаццо «с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами». У них есть все, о чем только могли мечтать герои романов, но сбывшиеся мечты не приносят счастья. Вронский чувствует глубокую неудовлетворенность и скуку. Это заставляет его постоянно менять хобби: «И как голодное животное хватает всякий попадающийся предмет, надеясь найти в нем пищу, так и Вронский совершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые книги, то за картины». Так возникает порочный круг: герой мечтает спастись от скуки образом жизни, который и порождает скуку.

Иначе изображена жизнь Кити и Левина в деревне. Она далека от идиллии, заполнена будничными заботами, трудом, омрачена ссорами, а венчает ее смерть Николая Левина – брата главного героя. Но это, по Толстому, и есть подлинная жизнь, без скуки. Она перевешивает изящную, красивую жизнь путешествующих любовников, потому что она преодолевает смерть и служит продолжению рода.

Анна и Вронский сделали смыслом жизни наслаждение. И не они одни. Это вообще закон светского общества, который в романе формулирует Стива Облонский: «Но в этом-то и цель образования: изо всего сделать наслаждение». Сам Стива точно исповедует этот принцип. Герой – классовый эгоист, он дворянин, который не скрывает, что живет за счет чужого труда: «Надо одно из двух: или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием». Таким же эгоистом предстает Стива в семейной жизни. Он искренне любит своих детей, но и от любовниц тоже отказаться не может, поэтому разоряет семью. В одной из сцен Долли говорит мужу:

– Мне ведь нужно пальто Грише купить и Тане. Дай же мне денег!

– Ничего, ты скажи, что я отдам, – и он скрылся, весело кивнув головой проезжавшему знакомому.

А вот как начинается следующая глава: «На другой день было воскресенье. Степан Аркадьич заехал в Большой театр на репетицию балета и передал Маше Чибисовой, хорошенькой, вновь поступившей по его протекции танцовщице, обещанные накануне коральки, и за кулисой, в денной темноте театра, успел поцеловать ее хорошенькое, просиявшее от подарка личико».

Хорошо то, что доставляет удовольствие, – этот принцип лежит в основе жизнепонимания общества, изображенного в романе. Поэтому-то Вронский и не может понять, за что их с Анной осуждают: «Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно».

Не будь, о богослов, так строг!
Не дуйся, моралист, на всех!
Блаженства всюду ищем мы, –
А это уж никак не грех!

Это четверостишие Гафиза в переводе А.А. Фета вполне передает отношение светского общества к нравственной проблеме. У людей круга Стивы нет слов для его осуждения. Зато они есть у простого крестьянина, с которым разговаривает Левин: «Да так, значит – люди разные; один человек только для нужды своей живет, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч – правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит.

– Как бога помнит? Как для души живет? – почти вскрикнул Левин.

– Известно как, по правде, по-божью. Ведь люди разные».

Знающий истинную жизнь крестьянин прямо говорит, что всегда, во все времена, перед людьми стоял выбор: либо духовная жизнь, для души, либо эгоистическое животное существование. И последнее в романе выбирают не только Стива, но и Вронский и Анна. И постоянный поиск наслаждения культивирует в них ненастоящую любовь.

Два типа любви

Так Толстой пришел в романе к идее двух типов любви, которые переживают Вронский и Левин.

Вронский испытывал ощущение подъема, которое позволяло ему смотреть на людей сверху вниз: «Если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то теперь он еще более казался горд и самодовлеющ. Он смотрел на людей, как на вещи. Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому, что он верил, что произвел впечатление на Анну, – он еще не верил этому, – но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость».

Левин же после объяснения в любви стал проницательным, и каждый человек открылся для него в своей неповторимости: «Замечательно было для Левина то, что они все для него нынче были видны насквозь, и по маленьким, прежде незаметным признакам он узнавал душу каждого и ясно видел, что они все были добрые».