Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Причина проста: придя к нам, как говорят лингвисты, из жаргона картежников, это малоприятное слово стало в последние годы единственным синонимом старинного и в общем-то почтенного понятия литературной среды. Без которой, разумеется, вполне возможно творить (что показывает пример таких убежденных отшельников, как Дмитрий Бакин, Виктор Пелевин, Саша Соколов или Геннадий Русаков), но без которой абсолютно невозможно то, что мы называем литературной жизнью и литературным процессом. Если уж на то пошло, то даже и последовательным анахоретам, – напоминает Андрей Зорин, – иногда «нужен некий ближайший круг, в котором ты можешь отформулировать, “отрепетировать” свои взгляды, представления – перед тем как выходить на широкую публику…» «Отсюда обычный для жизни литературных кружков постоянный обмен комплиментами», – продолжает А. Зорин, а Михаил Гаспаров не удерживается от ехидной реплики: «Психологический стимул к объединению остался все тем же – потребность кукушки и петуха…»

И это тоже понятно: представая в глазах публики, – подчеркивала еще Татьяна Чередниченко, – травестированной формой элитной группы (клуба) и претендуя иной раз на аристократический имидж, на самом-то деле тусовка воспроизводит не нормы салонов XIX века или номенклатуры советской эпохи, как многие думают, а приятельские, демократические нравы ушедшей в прошлое богемы, андеграундных кружков, тяготевших к единству, чтобы защитить себя и свои ценности от равнодушного или враждебного к ним мира. Сейчас, когда социальный престиж литературы и писателей упал до минимального (в российской истории) уровня, действительно трудно удержаться от изоляционистского по своей природе порыва: унесем, мол, «зажженные светы» в пещеры, будем искать одобрения уже не у общества, а в своей закрытой для профанов среде. Для которой, – еще раз процитируем А. Зорина, – «важно сочетание неформальности и институциализированности. Ведь если нет одного из них, то все превращается в какие-то дружеские посиделки или, напротив, в какой-то союз писателей, скучный и бюрократический».

Поэтому, в отличие от писательских организаций и даже круга авторов того или иного издания, тусовка по своему внутреннему устройству вроде бы не знает ни лидеров-самодержцев, ни корпоративных уставов. Обязанности хранителя традиций в ней обычно берут на себя «старожилы», в число которых входят как статусные фигуры (писатели «с именем», издатели, редакторы, руководители и члены премиально-конкурсных жюри), так и энтузиасты-доброхоты. Все те, словом, кто, проводя те или иные акции, разрабатывая издательские, премиальные и презентационные стратегии, структурирует жизнедеятельность тусовки, устанавливает неписаные законы ее функционирования, предает наказанию (как правило, в форме остракизма) ослушников и нарушителей.

Эта неформальная структурированность позволяет людям со стороны подозревать участников тусовок как в своего рода квазипартийности («Тусовка – это ведь как партия. А потому тусовочная литература – это тоже партийная литература, соотносящаяся с веяниями времени в общем их понимании», – заявляет живущий в Дании Евгений Клюев), так и в озабоченности «коллективным бизнесом» («Они сами себя и обслуживают: издают, поощряют премиями, пиарят, чтобы возбудить хоть какое-то любопытство у читателей», – негодует Леонид Латынин). Тем не менее именно эта и только эта структурированность дает писателям (и агентам их влияния) возможность проводить коллективные акции, разворачивать совместные проекты, привлекать к литературе хоть какое-то внимание общества, то есть социализировать труд литераторов, по определению одинокий. Ведь тусовки – повторим еще раз – возникают не на пустом месте, как салоны и клубы, и не в целях поддержки какой-либо эстетической идеи, как может образоваться, например, литературная школа, а вокруг абсолютно конкретных дел, проектов, инициатив, осуществление которых невозможно без добровольного объединения в неформальные коллективы.