Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики

Энергичный, заваленный фарами мост —
унисон интенсивных клаксонов машин.
Мост – пружина гудрона, и хобот, и хвост,
хоровая капелла чешуйчатых шин.
Мост – тире в предложении: «Берег – на брег
Нападает». Мост лижет вонючий топляк,
И уже не понять, где спекается снег
на реке, где качается звездная тля.
Заскрипит в Мотовилихе самка моста,
ее брачную песню глотнет виадук:
вот готовый к любви, он на сваи привстал —
стык рельс, рельс стук. (П, 34,35)

Иногда душа города вырывается на волю в виде невероятного чудовища из арсенала неопределенно-мифологических воспоминаний и ассоциаций:

По твердым, как горб, сквознякам косоносой Перми
несется античная стерва,
за ней, отливая облизанным пламенем воском,
несется ее околдованный похотью круп.
Внутри у нее закипают кровя дракона и тролльши.
Она не боится <… > моих перепачканных рифмами слов.
Я дольше улыбки грача не могу ее видеть и дольше,
чем крикнуть: «Убью!» – с ней ни разу расстаться не мог (П, 37)

Последние строки процитированного текста вводят нас в магистральную тему отношений лирического героя и Перми. Эти отношения не созерцательны. Встреча (в подлинном экзистенциальном смысле этой категории) с Пермью стала для Кальпиди не рядовым фактом биографии, а главным событием в истории самопознания и осмысления мира. Собственно с «ушиба» о Пермь («я налетел на Пермь, как на камень коса» (П, 25, 26) начинается зрелая поэзия В. Кальпиди и этапное значение этой встречи с сущностью города вполне осознано в мире его героя.

Меня сказать сегодня подмывает:
Я в детстве был наполнен сам собой,
теперь я узурпирован судьбой:
всего на треть – поэт (причем любой),
а дальше – пуст дырявой пустотой,
но свято место пусто не бывает.
Туда ломились все кому не лень:
созвездья Льва, Тельца, болезни Рака,
но, если зоопарки Зодиака
согнать в один, он рассмеется дракой —
я не впустил. Тогда поперла Пермь (А, 94).

Итак, личная история Кальпиди, его глобальные темы о культуре и жизни, о человеке и времени, о человеке и Боге разыгрываются в пространстве открытого им пермского мифа, в котором конкретное и метафорическое образуют единый художественный сплав. Пермский миф стал ареной действий героя, пытающегося в самом себе восстановить связь времен. Поэтому столкновение с Пермью стало основой лирического сюжета первых книг Кальпиди. Город вызывал у него чувство ужаса и тревоги: «Господибожетымой! Что за земля эта Пермь, господи-божетымой!» Уроки Перми оказались жестокими:

Пермь, ты учила меня (даже не на пари)
тенью воды утолять жажду (П, 70).

В пространстве пермского мифа появляется опасность стать жертвой города, исчезнуть в игре кривляющихся отражений и теней:

Тень моя спит на стене (дочь – в разноцветной слюне).
Тени приснится Пермь. Городу – моя тень.
Я пребываю в двухъярусном сне, вся голова в огне.
Господибожетымой, что за земля эта Пермь? (П, 70)

Возможно и уподобление героя городу, а скорее, поглощение им. Этот мотив поражения также встречается в стихах пермского цикла:

Этот день состоит из погоды, вина и болезни <…>
Мое тело трясет от ударов сейсмичного сердца, что вряд ли
А мой мозг – это карта Перми после аэросъемки, что правда (А, 101).