Русская литература в 1845 году

Переводы по части изящной словесности, отдельно вышедшие в прошлом году, не нужно пересчитывать; был один, но который стоит множества. Мы говорим о большом предприятии – перевести всего Вальтера Скотта. Доселе вышли два; романа – «Квентин Дорвард», «Антикварий», и на-днях поступит в продажу третий – «Айвенго». Перевод и издание достойны подлинника.

Теперь перейдем к замечательнейшим произведениям по части изящной литературы, являвшимся в журналах. Стихов теперь вообще мало печатается в журналах. Жалеть или радоваться? – Нам кажется, что это очень приятное явление. Писать стихи, даже порядочные, в наше время ничего не стоит, и в этом отношении «поэтов» у нас несметные легионы – тьмы тем. Но – увы! – их уже не печатают или мало печатают, потому что не читают. Дева просто, потом № 1, неземная дева, № 2, луна, ночь, уныние, разочарование, цыганка, шампанское, лень, похмелье, разгулье, отчаяние, горе, страдание, дружба, игры, любовь, слава, мечта, – все это до того уже перепето на разные голоса, что, наконец, надоело всем смертельно. Нужно что-нибудь новое, но новое открывает гений, а в настоящую минуту у нас, увы! не имеется в наличности ни одного гениального поэта.

Конечно, и таланту, если он дружен с умом, если он умный талант, удается угадывать, что может иметь успех в настоящую минуту, особенно, если это указано или хоть издалека намекнуто гением. В прошлый год явилось, в разных периодических изданиях, несколько счастливых вдохновений таланта, которые, впрочем, мы можем перечесть все до одного, не утомляя ни себя, ни читателя: «Современная ода» г. Не – за и «Старушке» его же (в «Отечественных записках»); «Чиновник» (в «Физиологии Петербурга»);{19} «Дух века» г. Майкова (в «Финском вестнике»). К этому небольшому итогу следует прибавить три энергические пьески. – «Хавронья» неизвестного (в «Отечественных записках») и следующие два послания во 2-й книжке «Москвитянина», которые – особенно первое – так хороши, что, желая содействовать их известности, мы считаем за нужное выписать их здесь.

К усопшим льнет как червь Фиглярин неотвязный.
В живых ни одного он друга не найдет.
Зато, когда из лиц почетных кто умрет,
Клеймит он прах его своею дружбой грязной. —
Так что же? Тут расчет: он с прибылью двойной,
Презренье от живых на мертвых вымещает,
И чтоб нажить друзей, как Чичиков другой,
Он души мертвые скупает.

Кн. Вяземский

Что ты несешь на мертвых небылицу,
Так нагло лезешь к ним в друзья?
Приязнь посмертная твоя
Не запятнает их гробницу.
Все те ж и Пушкин, и Крылов,
Хоть ест их червь, по воле бога;
Не лобызай же мертвецов —
И без тебя у них вас много.{20}

Справедливость требует еще указать, как на довольно замечательные стихотворные произведения, на некоторые опыты г. Григорьева (в «Репертуаре и Пантеоне»), как, например, прекрасное стихотворение «Город», и на рассказ в стихах «Олимпий Радин», в котором целое темно, бессвязно, но есть прекрасные места. Вообще, о г. Григорьеве можно сказать, что он, кажется, сделался поэтом не по избытку таланта, а по избытку ума и что на нем мучительно отяготело влияние Лермонтова, отчего и происходят темнота и неопределенность в целом многих пьес его, и больших и малых: видно, что он не в силах ни отделаться от преследующей его мысли гения, ни овладеть ею. Он написал даже драму в стихах: «Два эгоизма», – в целом довольно бледное отражение довольно бледной драмы Лермонтова «Маскарад». Г. Григорьев, в этой драме, так запутался в неопределенных рефлексиях, возбужденных в нем извне, что читатель никак не в состоянии понять чувств героев ее, ни того, за что они любят и ненавидят себя и друг друга, ни того, за что непонятный герой отравляет ядом непонятную героиню. Но вообще, в этом странном и неудачном произведении промелькивает местами что-то такое, что невольно возбуждает интерес, если не к лицам драмы, то к лицу автора. Местами хороши в ней сатирические выходки; как хорош, например, этот монолог славянофила Баскакова: