Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Полемика и обвинения в адрес Тургенева, звучащие как со стороны демократов (исключением была лишь позиция Писарева), так и либералов в карикатурности созданных Тургеневым характеров, художественной незрелости романа, были болезненно восприняты писателем. Тем более дорог Тургеневу был положительный и сочувственный отзыв Ф.М. Достоевского о романе, к сожалению, в настоящее время утраченный. Тургенев говорил, что в нём содержалась наиболее точная и полная оценка его сочинения и героя. «Дай Бог, чтобы все увидали хотя часть того, что Вы увидели!» – писал он Достоевскому. Основные мысли и положения этого отзыва содержатся в статье Н.Н. Страхова «И.С. Тургенев. Отцы и дети» («Русский вестник», 1862), близкого кружку братьев Достоевских. Страхов, как и Достоевский, ценил в главном герое романа слияние типично русских черт – теоретизирования и «ломанья» своей человеческой природы, а также удивительную жизненность, искренность души. Критик считал важным в романе Тургенева его «таинственное нравоучение», выраженное в описании могилы Базарова, «озарённой светом и миром» и родительской любовью. Трагический раскол в душе героя и одновременно трагизм общественно-исторической ситуации в России преодолевался, с точки зрения критика, «общими силами жизни», «самой идеей жизни», её «вечными началами».

Замысел «Призраков» возник у Тургенева ещё в середине 1850-х годов, но работает писатель над этой повестью, как и над следующей («Довольно»), практически параллельно с романом «Отцы и дети». Трагедийные коллизии общественной и личной жизни отразились и в романе, и в повестях, однако в романе «вечным началам жизни» удается преодолеть этот трагизм. Ключевой же идеей повестей является мысль о бренности человеческой жизни, любви, трагической затерянности человека во времени и пространстве («Призраки»), бессилии искусства и красоты победить смерть («Довольно»), Человек, по мысли писателя, – творец «на миг», беззащитный перед «слепой силой» жизни. И ему, «чтобы устоять на ногах и не разрушиться в прах, не погрязнуть в тине самозабвения… самопрезрения», нужно «спокойно отвернуться от всего» и «сказать: довольно! – и скрестив на пустой груди ненужные руки, сохранить последнее, единственно доступное ему достоинство, достоинство сознания собственного ничтожества; то достоинство, на которое намекает Паскаль, когда он, называя человека мыслящим тростником, говорит, что если бы целая вселенная его раздавила – он, этот тростник, был бы все-таки выше вселенной, потому что он бы знал, что она его давит, а она бы этого не знала». Отсюда – пронзительный призыв, крик отчаяния первых строк повести «Довольно!»: «Полно метаться, полно тянуться, сжаться пора: пора взять голову в обе руки и велеть сердцу молчать» и гамлетовский финал: «The rest is silence». Вспоминается в связи с этим и сцена смерти Базарова, где из уст героя звучат почти те же слова. Но не они завершают роман.

В повестях 1860-х годов Тургенев предстает как художник, которому интересны области подсознательного, иррационального. Не случайно их относят к ряду «таинственных повестей». Так, в основе сюжета «Призраков» лежит фантастическая ситуация путешествия во времени и пространстве: в ней рассказывается о таинственных полетах героя над землей – разными странами и разными историческими цивилизациями – вместе с необычным существом по имени Эллис, призраком, существующим почти реально. Тургенев стирает грани между действительностью и ирреальностью, явью и сном. Взору путешествующего героя открываются картины Германии, Италии, Англии, Франции; ему становятся доступны Рим времён Цезаря и Россия времён Степана Разина. Между этими разными видениями, казалось бы, нет никакой связи и всё случайно – мир распадается на маленькие кусочки-фрагменты, картина становится импрессионистической. Фантастические перелёты позволяют герою как бы в одно мгновение увидеть всё, заметить каждую деталь: греческие изваяния; этрусские вазы; прекрасных итальянок и толпы народа на улицах Парижа; бесчисленных кузнечиков и лягушек, обитающих на понтийских болотах. Но между тем из этой видимой хаотичности, пересечения и сцепления несовместимого и несвязанного между собой, отчетливо звучит мысль об извечном несовершенстве мира. Тургенев вновь возвращается к тому центральному мотиву, который звучал в одном из самых первых его произведений – драматической поэме «Стено», – мотиву мировой скорби. Всё, что предстает взору героя, в независимости от того, суетно оно или величественно красиво, – всё говорит об увядании и изношенности мира.