Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Таинственные повести 1860-х годов, особенно «Довольно» («отрывок из записок умершего художника»), Тургенев рассматривал как свое прощальное слово в литературе – так глубоки были его пессимистические настроения. Однако постепенно у писателя созрел замысел нового романа «Дым», который стал для него своеобразным выходом из кризиса или, точнее, – романной альтернативой призрачности, зыбкости мира и человека в повестях «Призраки» и «Довольно». Роман был задуман в 1862–1863 гг., в самое время работы над таинственными повестями.

В «Дыме» Тургенев еще более, чем в «Отцах и детях», отходит от привычной для его романов 1850-х годов жанровой структуры. «Культурно-героический» тип тургеневского романа (термин Л. В. Пумпянского), где в центре был один герой и его отношения с героиней, заменяется более сложной структурой. В «Дыме», как и в «Отцах и детях», изображаются две полярные силы, две идейные группировки, имеющие вес в России, но обитающие за границей: лагерь молодых демократов (кружок Губарева) и представители высшего света, придерживающиеся консервативных взглядов (кружок генерала Ратмирова).

Параллельно этой сюжетной линии развиваются другие, в частности, любовная коллизия, в центре которой взаимоотношения Литвинова, его бывшей возлюбленной Ирины Ратмировой и невесты Татьяны Шестовой, а также линия, связанная с образом западника Созонта Потугина. Многочисленные сюжетные линии романа кажутся, на первый взгляд, плохо связанными между собой, что нередко отмечалось в критической литературе. В «Дыме» довольно трудно выделить и главного героя. Сам автор называл «главным лицом» романа Потугина, однако в «Формулярном списке» на первое место ставил Литвинова. Изначально писатель не разграничивал этих героев, Потугин и Литвинов, видимо, мыслились им как одно лицо. Первый – выразитель идеи, второй – как бы незримый центр всего повествования. Именно глазами Литвинова видит читатель события, рассказанные в романе: герой присутствует на собраниях кружка Губарева, в светском салоне генерала Ратмирова, с которым Потугин делится своими мыслями о Европе и России, он находится в центре любовного конфликта.

Литвинов объединяет «разрозненные» сюжетные пласты романа и более того – представляет собой идейную альтернативу Потугину, хотя, на первый взгляд, герой не исповедует «никаких политических убеждений», кроме сознания необходимости «землю пахать», деятельного созидания. Эта истина открыта Литвинову уже в начале романа, «от того он так уверенно глядит кругом». Но «Дым» – роман-испытание. Литвинов усомнится и потеряет и это знание, и уверенность, и жизненную прочность, потеряет любовь – свою Татьяну Ему придётся пройти через испытание и искушение – очарованием Ирины Ратмировой, прежней и вновь вспыхнувшей любовью-страстью.

Любовная линия романа «Дым», внешне, казалось бы, не связанная с идейными спорами и политическими кружками, оказывается исключительно важной для понимания общественно-идеологического конфликта произведения. Разочарованному и измученному страстью к Ирине Литвинову вся жизнь – и его, и всей России, и «великого Губарева», и Матрены Суханчиковой, и генерала Ратмирова – кажется дымом и паром, похожим на клубы, вырывающиеся из паровозной топки. Дым – это и «газообразное состояние» России, и празднословие губаревцев и ратмировцев, и искушающая любовь Ирины. Героиня – некое воплощение всеобщего разрушения и самообмана русской жизни. Есть нечто искушающее и в Потугине – как бы втором «я» Литвинова, в его западническом радикализме. Потугинская ненависть к русской поверхностности, как и пламенное уважение к западной цивилизации, даны словно в избытке, сверх меры. Это настораживает и Литвинова, и, видимо, самого Тургенева.

В эпилоге «Дыма» звучат мотивы примирения, покоя и тишины, соотносимые с аналогичными интонациями «Дворянского гнезда». Герой, подобно Лаврецкому, переживает своего рода преображение духовное, т. е. рождается заново. «И дух в нём окреп: он снова стал походить на прежнего Литвинова. <…> Исчезло мертвенное равнодушие, и среди живых он снова двигался и действовал, как живой. Исчезли также и последние следы овладевшего им очарования…». Возникает образ плодородной, открытой доброму семени земли: «Великая мысль осуществлялась понемногу, переходила в кровь и плоть: выступил росток из брошенного семени, и уже не растоптать его врагам – ни явным, ни тайным». Так видит автор будущее в эпилоге.

Роман был сдержанно встречен критикой и читателями и в определённом смысле повторил судьбу «Отцов и детей». Представители демократического, либерального и консервативного направлений увидели в нем политическую карикатуру, памфлет на самих себя.

Творчество 1870-х – начала 1880-х годов