Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Наряду с необыкновенным героем появляются средние люди, «особы средней руки». Внимание Лескова по-прежнему приковано к «крепким мужам, благостным личностям, очень характерным и любезным» («Печерские антики»), но рядом с ними и «серый жилец», т. е. публика из простолюдинов, «простецы и мытари», всякая нищета и мелкота», иногда «очень характерная и интересная»: захудалое армейское офицерство, военная «холостёжь», разнообразные типы воров, казнокрадов, мздоимцев, ханжей и лицемеров, злоупотребляющие властью губернаторы, дворянки, купчихи, поповны, мещанки и т. д. Рядом с неправдами, хищениями и тому подобным – подвиги чистоты, милосердия, воздержания… Как живёт человек: по закону Божию или по видам самолюбия и влечению страстей? Каждый тип рассмотрен с самых разных точек зрения. Вот офицеры («Интересные мужчины») – картёжники и любители выпить, но в то же время люди чести. Молоденький офицер Саша предпочёл застрелиться, но не поставить под удар имя женщины. Рассказчик горестно вздыхает: «Томление духа. Ходишь, ходишь, куришь, куришь до бесчувствия и уйдёшь, и заплачешь. Какая юность, какая свежесть угасла!.. Вот именно вкусил мало мёду и умер».

Лесков всегда честен и объективен, его творчество отличается «непререкаемой искренностью». Всё максимально приближено к действительности, поэтому он так любит «картинки с натуры», живые воспоминания: «Я не должен «соблазнить» ни одного из меньших меня… Из этого я не уступлю никому и ничего – и лгать не стану и дурное назову дурным кому угодно» (1893. Из письма к С.Н.Шубинскому).

В последние пять лет Лесков пишет ряд произведений с ярко выраженной сатирической тенденцией и скорбными размышлениями о современности. Это «Юдоль» (1892), «Томление духа» (1891), «Полунощники» (1891), «Загон» (1893), «Продукт природы» (1893), «Зимний день» (1894), «Дама и фефела» (1894)и др.

Рассказ «Юдоль» обозначен музыкальным термином «рапсодия». Главное его отличие – свобода формы, фабула произведения состоит из «разноплановых эпизодов». Речь идёт о голоде 1840 г., о народных приметах, предвещавших его, о состоянии тревоги и растерянности деревенских людей. В натуралистически подробные и ужасающие эпизоды голода вплетаются авторские рапсодии-воспоминания иного плана, посвящённые тетушке Пелагее Дмитриевне, тете Полли, её жизненным взлётам и падениям. С её приездом врывается в жизнь вымирающей деревни свет, надежда, деятельная любовь, «мощный дух, присутствие которого изменяло весь ход и настроение нашей жизни».

«Юдоль» интересна не только остротой проблематики, своей сатирой, но не в меньшей степени новаторским художественным решением. Рапсодии Лескова при кажущейся свободе и внешней несвязанности эпизодов, образуют поток воспоминаний, объединенных личностью автора, его страстным призывом к душе человека, к его совести.

Творчество позднего Лескова – прежде всего общественная сатира, которая всегда ему была присуща. Изначально диапазон её был довольно обширен, теперь она стала ещё откровеннее и наполнилась яростной личной энергией. Автор ненавидел фальшивую жизнь ленивых и тупых обывателей. О «российских гнусностях» он пишет в «Юдоли», «Продукте природы», «Загоне», «Зимнем дне» и др. Журналы опасаются за судьбу его произведений, некоторые из них печатать не осмеливаются. О «Загоне» он сообщает в письме к Л. Толстому: «Списано всё с натуры», на что тот ему отвечает: «Мне понравилось, особенно то, что всё это правда, не вымысел». Постоянные опасения цензурных гонений в какой-то мере содействуют укреплению особой манеры письма, чтобы спрятать «очень тщательно и запутанно», с помощью аллегории, эзопова языка, символа и гротеска «деликатную материю», т. е. российский политический режим; гримасы и преступления «банковского» периода, полицейские провокации, лицемерие и аморализм. Поздняя сатира становится гневной и обличающей.

Произведения Лескова 90-х годов – своего рода итог в русле всей русской литературы XIX в., на что красноречиво указывает эпиграф к «Полунощникам»: «Парки бабье лепетанье, // Спящей ночи трепетанье, // Жизни мышья беготня». Пушкинское «я понять тебя хочу, // смысла я в тебе ищу» всегда присутствует в лесковской прозе.