Русская литература XIX века. 1880-1890: учебное пособие

Кто из нас любил, весь мир позабывая?
Кто не отрекался от своих богов?
Кто не падал духом, рабски унывая,
Не бросал щита перед лицом врагов?

<…>

О, проклятье стонам рабского бессилья!

Мёртвых дней унынья после не вернуть!
Загоритесь, взоры, развернитесь, крылья,
Закипи порывом, трепетная грудь!

С частым использованием приёма доверительного обращения к читателю связана исповедальность его лирики, подкупающая искренность интонации: «Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней…»; «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат…»; «Милый друг, я знаю, я глубоко знаю…».

Рациональное, логическое начало в поэзии Надсона вытесняет интуитивное и образное. Афористичность – одна из сильных сторон его таланта: «Только утро любви хорошо…»; «Нет на свете мук, сильнее муки слова…», «Жизнь – это океан и тесная тюрьма!»

Знаменитое четверостишие Надсона – яркое подтверждение этой черты его поэзии:

Не говорите мне «он умер». Он живёт!
Пусть жертвенник разбит – огонь ещё пылает,
Пусть роза сорвана – она ещё цветёт,
Пусть арфа сломана – аккорд ещё рыдает!..

«С афористичностью поэзии Надсона как нельзя более гармонирует и его тяготение к аллегориям и абстракциям, которыми насыщен его поэтический словарь: идеал и царство Ваала, свет и мрак, любовь и вражда, лавр и тёрн, меч и крест, сомнение и вера, раб и пророк – таковы аллегорические абстракции-антитезы, к которым сводит Надсон всё многообразие житейских коллизий и психологических драм своего времени» (Г.А. Бялый).

К очевидным недостаткам поэтической формы стихотворений Надсона следует отнести банальность эпитетов, сравнений, метафор. Так, стихотворный монолог, который должен раскрыть и подтвердить первый стих-афоризм стихотворения «Только утро любви хорошо…», скорее разочаровывает читателя, чем убеждает его. Он складывается из хорошо знакомых поэтических шаблонов: «девственно-чистая, стыдливая душа», «кумир», кипение «безумных желаний», «миг наслаждения», «кипучий поток», сорванный «пышный цветок» и т. п.

Небогата и стихотворная техника Надсона: он использует традиционные размеры, строфику (как правило, катрен), банальные рифмы (кровь – любовь, идеал – Ваал, знаю – страдаю и т. п.). Тяготение к «долгим» стихотворным строчкам: шестистопный ямб и хорей, четырехстопный дактиль, анапест и амфибрахий – вполне объясняется доминирующим пафосом, эмоциональным фоном его лирики. При этом само звучание стиха нейтрализует «бодрую», «энергичную» лексику:

Верь: наступит пора – и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!

Словно бы предчувствуя подобные упрёки, Надсон писал в одном из известнейших стихотворений:

Милый друг, я знаю, я глубоко знаю,
Что бессилен стих мой, бледный и больной;
От его бессилья часто я страдаю,
Часто тайно плачу в тишине ночной…

Нет на свете мук сильнее муки слова:

Тщетно с уст порой безумный рвётся крик,
Тщетно душу сжечь любовь порой готова:
Холоден и жалок нищий наш язык!

В некоторых стихотворениях Надсона намечается поиск иной стилистической манеры («Закралась в угол мой тайком…»; «Жалко стройных кипарисов…»; «Лазурное утро я встретил в горах»). Эти и некоторые другие произведения, исполненные любованием жизнью, яркими красками, живой интонацией, звучат совсем не по-надсоновски. Не они определили литературную репутацию Надсона и принесли ему громкую известность у современников и охлаждение потомков. Трудно предполагать, как мог бы измениться голос поэта, если бы не его ранняя смерть.

Поэзию Надсона ценил А.П. Чехов, может быть, именно потому, что чутко воспринимал душевное состояние русской жизни, поэтическим голосом которой стал Надсон: «Надсон – поэт гораздо больший, чем все современные поэты, взятые вместе… Из всей молодежи, начавшей писать на моих глазах, только и можно отметить трёх: Гаршина, Короленко и Надсона».

Литература

Кулешов В.И. История русской литературы XIX в. 70–90 гг. М., 1983. С. 193–197.

Л.Н. Трефолев (1839–1905)