Русская мафия — ФСБ

Все заносилось и все завозилось с транспортом, что следовал в зону за продукцией мебельного производства. В промышленной зоне делались диваны, кресла, столы, стулья, много эксклюзивной мебели по заказу лагерного начальства. Сырья — дерева, импортного гобелена, фурнитуры, шпона — было немеряно. Немеряно же и разворовывалось администрацией, списываясь на брак и прочие потери производства материально не ответственных заключенных, среди которых были на самом деле уникальные самородки, эдакие Левши-умельцы. Они делали великолепные коробки для игры в нарды, журнальные столики, разукрашенные наборным шпоном, и многое другое — за что имели определенные льготы от администрации, а через вольнонаемных мастеров, шоферов и контролеров лагерной службы — алкоголь и наркотики. Для человека, впервые попавшего в этот лагерь, впечатления были просто ошеломляющими.

В жилых секциях стоял терпкий запах анаши, той же марихуаны, которую курили почти в каждом проходе, а кто и ел ее, предварительно зажаренную в масле с шоколадом или сахаром, что называлось «кузьмич». После чего валялись на лагерных кроватях-шконках с глазами, так налитыми кровью, что у того кролика, — будто она сейчас струей брызнет из глаз. Валялись в полном изнеможении, прострации этакой нирваны, лениво мыча что-то нечленораздельное, похихикивая, а то вдруг закатываясь в истерическом смехе, а у кого-то, наоборот, начинались беспричинные страхи смерти и прочие так называемые «измены» и «шугаловки», и он вдруг с головой прятался под одеялами, между шконками или искал другого укромного места.

Дух анаши, которой тут было, как я уже говорил, «что у дурака махорки», перемешивался с запахом жарки приготовляемой тут же в проходах пищи, с запахом неволи — особым запахом, присущим только этой системе, — потных тел, белья, носков, обуви; адреналина, вброшенного от переживаний в кровь, запахом тревоги, напряжения, беды — и прочим, что можно ощутить только в неволе, и людям, не побывавшим там, всего этого представить просто невозможно. На свободе такие запахи просто не существуют, не водятся. Псы по своей природе отлично чувствуют запах страха и реагируют на него, потому лагерные собаки точно отличают зэков от вольных, кидаясь с неистовством, и это используют кинологи внутренних войск МВД для тренировок.

В одном-двух проходах заваривали опиум «черняшку», а кто-то делал себе инъекции морфием, омнопоном или даже героином, или мог растворить «децил» кокаина в растворе героина и ввести себе «золотой марафет». Но эту возможность имели единицы избранных, и делалось это где-нибудь в укромном, уединенном месте, так называемой «бендеге». Такая и самая лучшая «бендега» в зоне была у Хана и его близких, где мы часто проводили время в беседах на разные темы, слушая магнитофон и смотря телевизор, что категорически были тогда запрещены.

Как-то раз Хан пришел ко мне на «больничку» сразу после очередного посещения его гостями с Лубянки, — и об этом я расскажу, предварительно дав описание нашей больницы.

Глава 8. Помощь умирающим

У меня была очаговая форма ТБЦ, я лежал сначала в туботделении, состоявшем из четырех палат. В нашей — находились сеточные кровати, что, в отличие от шконок, придавало ощущение некоего сервиса. В других палатах были и двухъярусные шконки, на которых лежали больные с легкой формой туберкулеза, так называемой очаговой, как у меня, но были и с фиброзно-кавернозной, — они выплевали уже все легкие с кровью и дышали одной четвертью оставшегося легкого.

Эти больные еле ходили, если вообще могли вставать на уколы, и двигались с помощью других заключенных. Их преследовали одышка и высокая температура, а от постоянного стрептомицина и прочих антибиотиков — выделение пота, пахнувшего медикаментами.

Как правило, все эти больные отличались нервозным характером при анемии, а так как медсестры, всю жизнь отработавшие в зоновской системе, часто с больными грубы, обращаются с ними, как с животными, и именно эта больница после Отечественной войны была лагерем для немецких военнопленных, — то если на глазах одной из таких медсестер, по прозвищу Эльза Кох, умирал заключенный из опущенных, то, сделав в уже почти охладевшее тело прямой укол адреналина в сердце и махнув рукой, она говорила: «А, соли обожрался, вот почки отказали — и сдох».

Если же это был авторитет — то говорила, что он умер от передозировки наркотиков.

Покойных списывали без разбирательств и вскрытий. Еще две тубпалаты, с железными дверьми и закрывающиеся на задвижки с замком, были боксами, куда сносили доходяг, умирающих тубиков. — Нет чтобы актировать.

Но иначе было с богатыми. Как и везде в тюрьмах СССР, в больничке все продавалось и покупалось. Врачи долго пытались вымогать деньги у богатых родных, и кое-кому, как, к примеру, Ибрагиму Сусаеву, составили акт, что будто бы человек умрет буквально сразу за зоной, не проживя и нескольких часов, — и отдавали на руки близким. А на воле такой больной мог прожить еще долго.