Русская мечта

Под Солнцем, поднявшимся над рекой, нежная сиреневая дымка начала заметно бледнеть, рассасываться. Как на черно-белой фотографии проявились на той стороне реки смутные корпуса областной больницы, черные трубы, серый берег, облепленный зелеными кустами. Правда, теперь и на северную сторону заносило клочья дыма. А в глубоком квадрате двора, заставленного по периметру коммерческими киосками, были видны с воем разворачиваются пожарные машины, а рядом на реке страшно и коротко взлаивает буксир.

– Сколько время?

Игрок с голубыми глазами, русый, худощавый, в желтой спортивной футболке, обильно пропитанной потом, даже не обернулся. Другой – мрачный, потный, подбородок в неопрятной щетине («Мишка!» – сердито окликнул его голубоглазый), сопел и пучил глаза. Изо рта торчала погасшая сигара. Третий весело косил черным глазом. Казалось, ситуация его веселит. Круглая голова начисто выбрита, несколько локонов, как веночек, окружали лысину. Подбородок в щетине – последний писк моды. Глаза наглые, первоклассный костюм, дорогой галстук. Весь он блестел – от пота и от избытка жизненных сил.

– Сколько время?

Мрачный скосил глаза на наручные часы.

Отвечать он явно не собирался. Но автоматически брякнул:

– Шесть…

– Пас! – тут же счастливо завопил голубоглазый, бросая карты. А бритый рявкнул так, что Мария в ванной громко заплакала: – Вист!

И тоже бросил карты на стол:

– Ну, блин, накурили!

– Гостиница горит, – сухо сообщил Семин.

– Ну? – бритый весело глянул в окно. – Точно!

А мрачный Мишка скривился:

– Откуда телка?

– Вынул из лифта.

– А чего сразу к нам?

Семин не ответил. Этот мрачный Мишка, наверное, и снимал номер. После бессонной ночи и крупного проигрыша жизнь ему страшно разонравилась. Похоже, он всех напрочь разлюбил. Чертыхаясь, потянул через голову потную рубаху:

– Хочу…

Семин ухмыльнулся:

– Куннилингус? Давлинг? Петтинг?

Мрачный Мишка выпучил глаза. Нуждался в разрядке, а кроме коньяка на донышке бутылки и голой телки под душем, ничего не видел. Вот и брякнул насчет хотения. Похоже, в дым проигрался. Бросил на пол потную рубашку, стараясь не глядеть на бритоголового, сгребающего со стола купюры, хмуро поинтересовался:

– Проститутка?

– Не успел выяснить.

– Да проститутка, кто еще? – Мишка выпятил челюсть: – В самый раз. У меня тут полная сумка гондонов.

– Этой уже хватит любви.

Семин твердо встал в дверях ванной.

Всей спиной он чувствовал безумный испуг Марии. Это его злило.

Он никак не мог понять, что Марию больше пугает: этот агрессивный мрачный самец с полной сумкой гондонов (сквозь приоткрытую дверь Мария явно слышала каждое слово) или угар, уже всасывающийся в номер.

– Тебя не спрашивают, – мрачно заявил Мишка. – Ты вообще мне не нравишься!

– А в Конституции нет такой статьи, чтобы тебе нравиться.

Мрачный шагнул к Семину.

И зря, зря.

Конечно зря.

Короткий удар, почти без взмаха.

Мишка, охнув, осел на ковер. Даже не вскрикнул, не выругался, только охнул.

– За что ты его так? – удивился русый.

– А за что нужно?

4

От врача Семин отказался.

Отплевавшись, откашлявшись, устроился в открытом кафе на набережной, метрах в двухстах от гостиницы. Саднило плечо, отдавало болью в висок, зато мерзкий дым стлался теперь в стороне, над рекой, и не надо было думать, как прорваться сквозь его плотную завесу. Он видел, как Марию усадили в машину «скорой», а спасшиеся игроки, резво сбежавшие по пожарной лестнице, исчезли в толпе. Интересно получается. Сперва самолет запоздал. Потом Элим не явился. Потом гостиница сгорела.

Заказав кофе, обернулся.

Дым густо плыл над набережной, но на бьющий из окон огонь свирепо плевали водой и пеной пожарные машины и даже серый портовый буксир, подошедший с реки. Деньги и документы лежали в кармане, сотовый там же.

– Коньяк?

Семин поднял голову.

Наглый взгляд, щетина на подбородке.

Один из игроков. Почему-то не исчез с остальными. Первоклассный костюм помят, прожжен даже, но черные глаза горят:

– Куда подевал девку?

«Скорая» забрала.

– Обожглась?

– Нервный срыв.

– То-то я боялся, что она меня описает сверху. Она вслед за мной спускалась. – Жизнь бритому явно нравилась. Он цвел. Пожар в гостинице его нисколько не испугал, был, наверное, заговоренным. От огня, по крайней мере. – Знаешь, как замужняя женщина жаловалась подруге? «Вот муж бьет, а за что? И стираю, и глажу, и готовлю». – «Ну, может, погуливаешь?» – спрашивает подружка. – «Ну, разве что за это».

Бритый жадно отхлебнул из принесенной барменом рюмки и вытер уголки наглых толстых губ белым платочком. Весь был наглый, весь себе на уме, как тот ушедший от бабушки и от дедушки колобок.

– Что за цифры на руке?

– Телефонный номер.

– Из трех цифр? – не поверил бритый.

– Помада, наверное, нестойкая, – хмыкнул Семин, с некоторым сожалением глянув на цифры. – Смыло.

– А зачем помадой писать?

– Карандаша под рукой не оказалось.

– У нас бы попросили.

– Да вы, кроме гондонов, ничего с собой не носите.