Читаем Русская народная сказка полностью

Той же функциональностью определен и отбор изобразительных средств. Сказки о животных показывают будничную жизнь деревни: старик на дровнях везет мороженую рыбу, бабы утром идут к проруби за водой, старик ищет плакальщицу по старухе, звери по лесной дороге едут в санях, ломается «завертка» в упряжи бычка, лиса и журавль приглашают друг друга в гости и т. д. Эта повседневная жизнь составляет не только фон событий, но органично включается в само действие. Этот хорошо знакомый рассказчику и слушателям мир не требует красок. То, что известно, легко представляется, никогда в фольклорном произведении не описывается, а лишь называется. Воображение дорисует ситуацию во всех подробностях. Эта особенность распространяется и на художественные образы. Потому-то ни петух с его ярким оперением, ни огненная лиса не получают в сказках красочного описания. Эмоциональная оценка создается иными — скупыми, но чрезвычайно выразительными средствами.

Так, в сказках животные часто получают собственные имена: кот — Котофей Иванович, лиса — Лизавета Ивановна, волк — Левон Иванович, медведь — Михайло Иванович (Аф, № 40), козел — Козьма Михайлыч (Аф, № 46) и др. Величание зверей по имени и отчеству усиливает пародийность, которая вызывается расхождением между образом животного и человеческим именем. Этот художественный прием находит аналогии в других фольклорных жанрах, и прежде всего в загадках, где предмет часто определяется через собственное имя, созвучное названию загадываемого предмета или животного или одному из его внешних признаков: петух — Кукарей (Сад., № 1630), кот — Лапий (Сад., № 1637), Уритий (Сад., № 1634), уж — Дрон Дроныч (Сад., № 1681).

Художественное своеобразие одной из лучших русских сказок — «Теремок» — определено использованием прозвищ животных, что позволяет сказке отойти от простой регистрации персонажей. Поэтические характеристики помогают запомнить и саму сказку и животных. Прозвища даются по тому же принципу, что и названия животных в загадках, т. е. по их определяющим признакам или функциям. В сказке: муха — шумиха, комар — пискун, мышь — из-за угла хлыстень, лягушка — на воде балагта, заяц — на поле свертынь, лисица — на поле краса, собачка — гам-гам, волк — из-за кустов хап, медведь — лесной гнет (Аф., № 83). В загадках: «из-под кустышка хватыш» — волк (Сад., № 1598), «всем пригнетыш» — медведь (№ 1607), «через путь прядыш» — заяц (№ 1613), «нос долог, голос тонок» — комар (№ 1711), «летит царица из норицы…» — мышь (№ 1637).

Более традиционны для сказок о животных эпитеты: медведь — толстопятый, толстокожий, косолапый, заяц — косой, волк — серый. Но таких эпитетов немного. При характеристике образа сказка больше опирается на речь персонажей.

«Передавая речи персонажей, — пишет В. П. Аникин, — сказочник стихийно руководствуется пониманием и чувством того психологического устремления, которое соответствует их речам, влияет на эти речи и выражается в них. За угаданным душевным состоянием говорящих персонажей следуют не речи, только передающие смысл суждений, но также речи, которые соответствуют психологическому строю высказывания, внутреннему состоянию персонажей»[75]. При этом становится важным не только что, но и как они говорят.

При всей кажущейся свободе построения диалога речевые характеристики создаются использованием определенных традиционных приемов. Один из них — звукоподражание, образуемое особыми созвучиями, четкой обозначенностью интонационных ударений. Так, в крике петуха, попавшего в зубы лисицы:

Куты, куты, куты

Нес*т меня лиса

За т*мные леса

(Перм., № 83)

— не только слышится петушиный клекот, но и звучит отчаяние, призыв о помощи.

Иным предстает петух в сказке «Лиса» и заяц». Решив выгнать лису из избушки зайца, петух горделиво поет, и песенка его отзывается самоуверенностью и решительностью:

Ко-ко-ко-ко,

Сам ид* на пятах,

Топор нес* на плечах,

Лажу лиску съесть,

Курушкам ш*пки сшить,

Курушкам по ш*пке, по ш*почке.

(Запись автора на Кенозере в 1966 г.)

Сказка «Лиса и тетерев» вся построена на диалоге, передающем льстивую, чуть выжидающую и хитроватую речь лисы и бормотанье невозмутимого и простоватого тетерева: «Бежала лисица по лесу, увидала на дереве тетерева и говорит ему: «Терентий, Терентий! Я в городе была». — «Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Была, так была». — «Терентий, Терентий! Я указ добыла». — «Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Добыла, так добыла!» — «Чтобы вам, тетеревам, не сидеть по деревам, а все бы гулять по зеленым лугам». — «Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Гулять, так гулять». — «Терентий, кто там едет?» — спрашивает лисица, услышав конский топот и собачий лай. «Мужик». — «Кто за ним бежит?» — «Жеребенок». — «Как у него хвост-то?» — «Крючком». — «Ну так прощай, Терентий! Мне дома недосуг» (Аф., № 31).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология