Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

Даже в известной монографии по истории «смуты» С. Ф. Платонова в сущности поддерживается та же концепция ее развития. «Смута» делится на три периода: «династический», «социальный» и «национальный», причем «социальный» период начинается с 1606 г. и связывается с восстанием Болотникова.[90] Вся история Лжедмитрия I относится С. Ф. Платоновым к периоду «династическому». Династическая борьба предшествует борьбе социальной и как бы вызывает ее. С другой стороны, прежде чем рассматривать события «смутного времени», С. Ф. Платонов обозревает социальное и экономическое состояние Руси, подчеркивает, что Лжедмитрий I сознательно начал свой поход с северских и украинных городов, рассчитывая на поддержку населения этих районов, сообщает о контакте его с донскими казаками в первые же недели похода на Москву, подчеркивает, что Лжедмитрий I после перехода к нему царского войска, окончательно деморализованного смертью Годунова, допустил к своей руке сперва казаков, а потом только бояр и т. д. И все же по отношению к Лжедмитрию I он не считает нужным применять формулу, которой он характеризует деятельность Лжедмитрия II: «Низшие примкнули к тушинскому вору, превратив его из династического претендента в вожака определенных общественных групп».[91]

Каковы бы ни были обстоятельства возникновения самозванческого замысла Лжедмитрия I и кем бы он ни был в конечном счете — «природным» царевичем, Григорием Отрепьевым или каким-нибудь третьим лицом, — совершенно ясно, что его поразительный успех объясняется тем, что его поддержало широкое движение, охватившее самые различные слои тогдашнего общества и прежде всего крестьянские и казачьи массы. Совершенно правильно писал Н. И. Костомаров в своей монографии о «смутном времени»: «Для появления тогда Дмитрия нет нужды подозревать заранее устроенную интригу. Слух, расходившийся при Борисе по Московскому государству о том, что Димитрий жив, мог быть вовсе не пущен с расчетом, мог возникнуть так, как в наше время появлялись подобные слухи, например о том, что жив император Павел или великий князь Константин; такие слухи на нашей памяти ходили в народе, а за ними появлялись и самозванцы, только они исчезали бесследно для истории, потому что дальнейшему их успеху не было благоприятствующих обстоятельств».[92]

С. Ф. Платонов видит в слухе о Дмитрии не проявление популярной в массах народа легенды о «возвращающемся царевиче-избавителе», а коварную выдумку Романовых, Бельских, Щелкаловых и т. д.[93] В действительности же, если и можно было бы говорить о роли Романовых или другой боярской партии в интересующих нас событиях (их участие в «выставлении» Лжедмитрия I остается предположением), то она должна была заключаться в использовании легенды, ставшей к 1604 г. популярной. С позиции С. Ф. Платонова необъяснимо, почему подобные легенды не возникали при династических кризисах, неоднократно разражавшихся на Руси и до начала XVII в., и тем более необъяснимо, почему весьма сходные легенды, как мы увидим дальше, продолжали возникать и после того, как был ликвидирован «династический кризис» и Романовы (будто бы «выставившие» первого самозванца) стали править Россией.

Анализ легенды о Дмитрии в свете дальнейшей истории легенд этого круга показывает, что она не была плодом индивидуальной выдумки, а возникла естественным путем, была вымышлена коллективным сознанием крестьянских, казачьих и посадских масс в совершенно определенных условиях и по совершенно определенным законам.

По мнению некоторых современников (например, Якова Маржерета — капитана личной охраны Бориса Годунова, а потом Лжедмитрия I), слухи о спасении угличского царевича (С) начали циркулировать с 1600 г.[94] Современных документальных подтверждений этого, к сожалению, не сохранилось.

Существование дмитровской легенды в самом конце XVI и начале XVII в. отчасти подтверждается некоторыми фактами из биографии Григория Отрепьева. Между 1598 и 1601 гг. Отрепьев был близок к патриарху Иову и как-то проговорился ему, что «быть ему на Москве царевичем». Последовало распоряжение Бориса Годунова сослать Отрепьева в Кириллово-Белозерский монастырь, откуда он бежал и в 1601 г. оказался в Польше.