По словам В. П. Крейда, приют предназначался «для иностранцев, французов в него не принимали. Кто-то сказал, что этот старческий дом — «для международной интеллигенции». Вроде да, вроде нет — смотря кого называть интеллигенцией».
Георгию Владимировичу шел шестидесятый год, Ирине Владимировне — пятьдесят девятый. [39]
Приют поддерживался французским правительством, и большинство его обитателей были «красные испанцы», бежавшие в 1938 году через испано-французскую границу. Они тоже были изгнанники, беженцы и хорошо понимали судьбы русских, не по своей воле оказавшихся здесь.
Жили в доме и русские, но все они были старше Г. В. Иванова.
Окно их комнаты выходило во двор, где росли пальмы. В особо жаркую погоду И. В. Одоевцева уходила туда спать. Г. В. Иванов очень тяжело переносил духоту, и ему было все равно, где спать — во дворе или в раскаленной комнате («Ночь, как Сахара, как ад, горяча»).
Об их жизни в приюте В. П. Крейд пишет следующее:
«На прокорм полагалось восемьсот франков, больше двух долларов, что при тогдашних французских деньгах было неплохо. Особенно после парижского недоедания и легшей чугунным грузом озабоченности, где достать на обед, на лекарства, чем заплатить за гостиничный номер… Лекарства оплачивались отдельно — увы, они были нужны. Изматывало высокое давление, заработанное в годы послевоенного выживания, когда довелось ходить с протянутой рукой. Болезнь, непонятно какая, подтачивала его силы, вселившись в него незадолго до переезда в Мер и не оставив до конца. Если, увлекшись, он задерживался на прогулке дольше обычного, приходилось расплачиваться слабостью и одышкой. Под шум в ушах шли на ум невеселые мысли».
Летом температура воздуха поднималась до + 42 °C в тени, и такая жара длилась чуть ли не до сентября. Дышать было невозможно. Г. В. Иванов постоянно вспоминал летние месяцы, проведенные ими когда-то на Лазурном Берегу, в Ницце или в Каннах. Там было прохладно, а вот в Йере подобное оказалось невозможным, так как пространство с трех сторон было закупорено горами. Этот «чертов климат» в конце концов оказался для него фатальным.
Г. В. Адамович, прослышав, что в этом приюте для престарелых живут и русские, и зная характер Г. В. Иванова, писал ему:
«Мой добрый совет: не веди разговоров, кроме как о погоде. Такие дома — гнезда сплетен, интриг и вражды».
Летом 1955 года Г. В. Адамович приехал в Йер, завернув туда по пути в Ниццу. Но он пробыл у них лишь несколько часов. Прощаясь, он сказал:
— Не скучайте, Жорж. Скучно везде, не только в Йере. А место это райское, и напрасно вы рветесь в неизвестность.
В. П. Крейд рассказывает:
«До Ниццы от Йера не то чтобы далеко, но и не рукой подать. На поездку нужны деньги, а их не было. Попросить у Адамовича? «Нет, он последний человек, у которого я взял бы деньги, хотя знаю, что не откажет», — сказал Георгий Владимирович жене. Адамович еще раз наведался к ним через год, на пути из Ниццы в Париж в сентябре 1956-го. Провел несколько часов между двумя поездами. Ничего значительного сказано не было. «Да, мы говорили о всякой чепухе», — заметил Адамович».
Г. В. Иванов получал скромные гонорары за стихи, но на них можно было разве что съездить на автобусе в соседний Тулон, окунуться в какую-никакую городскую жизнь. Каждый чек, приходивший на имя Георгия Владимировича или И. В. Одоевцевой, приходилось держать в секрете, чтобы не узнала администрация приюта. Считалось, что его обитатели живут на всем готовом и вообще не могут нуждаться. Но для Г. В. Иванова деньги означали свободу. Ему так хотелось вновь оказаться в Париже или в разгар жары просто уехать хотя бы на месяц, не важно куда, чтобы тем самым продлить себе жизнь.