Русская Ницца

И он начал хлопотать, писать всем, кому мог, чтобы походатайствовали о переводе из интернационального дома (из этой «пальмовой дыры») в Русский дом под Парижем. Однако все усилия наталкивались словно на непреодолимую стену. Вдобавок кто-то пустил слух, что Г. В. Иванов и его жена — «трудные жильцы».

В. П. Крейд пишет:

«Адамович, пытавшийся помочь им, говорил, что главное препятствие в том, что Георгий Владимирович и Одоевцева уже устроены. Другие ждут годами, мест мало, очередь еле движется, надо быть терпеливым. В конце концов Иванов получил предложение перебраться в недавно открытый Русский дом в Севре, в четверти часа на поезде от Парижа. Письмо пришло слишком поздно, когда Георгий Владимирович чувствовал, что уже не поправится и затевать переезд бессмысленно. Несмотря на его отказ от Севра, друзья продолжали хлопотать о переводе в благотворительный дом Ротшильда».

Друзья собрали для Г. В. Иванова 30 000 франков. Сумма немалая, если говорить о карманных расходах, но при немыслимых тратах на лечение — незначительная. Со здоровьем все обстояло просто отвратительно, и все усилия поправить его оказывались тщетными.

* * *

Г. В. Иванов ставил перед собой и женой практически неисполнимую в условиях эмиграции задачу:

«Мы должны иметь возможность жить литературой, никакой другой малейшей возможности у нас нет».

Надо сказать, что три с половиной года жизни в Йере оказались для него не только цепью житейских неудач, но и на их фоне — изобилием удач творческих. Его называли «князем поэзии русского зарубежья». Новых стихов было много, но попытки найти издателя заканчивались провалом. В результате своей новой книги «1943–1958. Стихи» увидеть ему было не суждено, она вышла лишь через несколько месяцев после его смерти в Нью-Йорке.

Вот одно из стихотворений Г. В. Иванова, написанное в 1955 году:

Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
— Московские балы… Симбирская погода…
Великая война… Керенская свобода…

И — скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
— Масонский заговор… Особенно евреи…
Печатались? А где? В каком Гиперборее?

… На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать —
Воскреснет твердый знак, вернется ять с фитою,
И засияет жизнь эпохой золотою.

Жаловаться на что-то было глупо. Если бы в свое время Г. В. Иванов не уехал из России, сгнил бы где-нибудь на Соловках. Говорят, что ему предлагали принять французское гражданство, однако до конца жизни он так и остался с нансеновским паспортом, то есть с временным удостоверением личности, заменявшим паспорта для лиц без гражданства (апатридов) и беженцев. Они были введены Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена (отсюда и название). На вопрос в анкетах, «гражданином какой страны вы являетесь», Г. В. Иванов всегда отвечал: «русский беженец». Он писал:

Паспорт мой сгорел когда-то
В буреломе русских бед.
Он теперь дымок заката,
Шорох леса, лунный свет.

Если бы Г. В. Иванов все же принял французское гражданство, русским бы он не перестал быть, но социальное обеспечение было бы ему гарантировано, не пришлось бы жить в какой-то богадельне. На отказ от предлагаемого гражданства чиновник-француз якобы сказал Георгию Иванову:

— Я вас понимаю и уважаю.

В начале августа 1958 года из Ниццы вновь приехал в Йер Г. В. Адамович. Он был готов к плохим новостям, но стал свидетелем наихудшего. Его друг уже не вставал. Кровяное давление доходило до страшной цифры — 300. Сам писать он уже не мог, сил совсем не осталось.

В своей книге «Сомнения и надежды» Г. В. Адамович написал об этой последней встрече с Г. В. Ивановым: