Русская новелла начала xx века

— Но вы знаете меня. Неужели то, что вы повторяете с чужих слов, сколько-нибудь похоже на меня, на мое отношение к вам?

— Значит, вы выразили в вашей картине не то, что хотели.

Рындин молча взглянул на девушку и опустил глаза. Девушка, слегка усмехнувшись, продолжала:

— Вы не обижайтесь, Дмитрий Петрович, но вот что я скажу: или вы меня не любите и совсем не понимаете, или… портрет не так удачен, как нам казалось…

Не дав ему возразить, она быстро подошла к нему и заговорила вкрадчиво:

— Ведь это не умаляет вашего таланта — у кого не случалось неудачных вещей? Особенно первая вещь… Притом никто но знает о вашей неудаче, всем картина нравится, только мы двое понимаем, чего там недостает Мы будем работать, вы напишете другую картину, лучшую, которою будем гордиться с открытым сердцем.

— Нет, картина хороша, я знаю это.

— Не упрямьтесь, это вас недостойно… Снимите с выставки эту неудачную вещь…

— Что? Снять с выставки? Ни за что!

— И вы говорите, что вы меня любите?

— Я вас люблю, но не согласен исполнить пустые капризы. Вы можете ошибаться.

— Нет, я не ошибаюсь: картина отвратительна, печально промолвила Фанни, очевидно, совершенно не ожидая взрыва, который произведут ее слова. Рындин вскочил и принялся бегать по комнате.

— Боже мой, как я ошибался! Кто мог предполагать, что одно пустое тщеславие руководило вами все время чисто женское желание прославиться на чужой счет. Что вам за дело до меня, до моего таланта, раз он не служит вашей славе? Теперь мне все понятно: и ваше внимание, и ваша дружба, и советы, и так называемая любовь! Они исчезают от первых слов глупца, показавшихся вам оскорбительными.

— Вы меня опозорили! — тихо сказала Фанни, освобождая свою руку.

— Я вас обессмертил!

— Но будем спорить. Вопрос решится очень просто. Желаете вы снять вашу картину с выставки?

— Не желаю.

— Отлично. Тогда мне нечего больше говорить. До свиданья!

— До свиданья!

— Не до свидания, а прощайте! Это навсегда…

— Прощайте!

Но не поспела девушка дойти до двери, как Рындин ее окликнул:

— Фанни!

— Ну что?

— Фанни, подумайте, ведь я же люблю вас, вы мне кажетесь необходимой! Жизнь надолго померкнет для меня без вас.

Феофания с порога спокойно спросила:

— Снимете картину?

— Прощайте! — закричал художник и так быстро закрыл дверь, что чуть не прихлопнул подола Феофании Яковлевны.

III

Барышня с Сережей к завтраку не опоздали, хотя шли пешком через лужи, в которых синими кусочками небо разбросалось по мостовой. Мама не сердилась и расспрашивала про выставку и про «Женщину с зонтиком».

— Ты, Зина, несправедлива, — говорил молодой человек, — не только картина превосходная, но и дама, изображенная на ней, прелестна, вовсе не пошлая кривляка. В ней столько девственной чувственности, сдержанной силы и какой-то влекущей загадочности, что просто надо удивляться, где он такую нашел. Наверное, прикрасил.

— Неужели ты думаешь, что я не поняла всего этого. Дело в том, что ты не заметил, там как раз сидела эта дама, с которой писан портрет. Я с нею незнакома, но узнала ее тотчас. Мне почему-то показалось смешным, что сидит и смотрит на собственный портрет, и мне захотелось ее подразнить. Конечно, шалость.

— А ты думаешь, она слышала?

— Уверена в этом.

Помолчав, Сережа заметил:

— А вдруг она обиделась, и выйдет у нее с художником какая-нибудь неприятность?

— Если она понимает искусство, умна и любит художника, конечно, она поймет, что я говорила вздор, — а если она обидчивая дура, то Рындину не большая потеря, если она и поссорится с ним.

— Трудно судить.

— У артистов сердце легко, и во всех сердечных бедах искусство под рукой.

Затем Зина засмеялась.

— Я так рада, Сережа, что ты у нас не художник, не поэт, а просто молодой человек и меня любишь.

— Спокойнее?

— Вот, вот.

Б. А. САДОВСКОЙ

ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ МОЕЙ

Ольге Геннадьевне Чубаровой

(Памятные записки гвардии капитана А. И. Лихутина, писанные им в городе Курмыше, в 1807 году)

Часть первая

Судьба так положила, что счастьем всей жизни моей обязан я покойному благодетелю, Светлейшему Князю Григорию Александровичу. Единственно ему я одолжен как удачливым прохождением службы и умножением достатка, так и блаженством счастия супружеского. Сим воспоминанием великодушному покровителю возлагаю на гробницу признательный венок.