«Русская освободительная армия» против Сталина

Точно так же высказался перед добровольцами 16 июня 1943 г. полковник Боярский: «В данный момент у нас еще нет Русской освободительной армии, т. к. у нас не имеется правительства, которому мы можем быть подчинены». Пока это произойдет, считал он, «пройдет еще 2–3 месяца» [727]. РОА не существовала, но пропаганда вокруг имени Власова, как утверждал генерал-фельдмаршал фон Клюге в письме начальнику Генерального штаба сухопутных войск, производила «сильнейшее впечатление» «по обе стороны фронта», хотя самой по себе ожидаемой численности перебежчиков уже из-за строгих мер контроля достигать и не удавалось. Имелись донесения других командующих группами армий или армиями, так, донесение командующего 18-й армией генерал-полковника Линдемана, что только «благодаря лозунгам генерала Власова» «в его районе больше нет ни одного партизана» и «вообще больше не наблюдается случаев саботажа» [728]. На советской стороне по понятным причинам возникло опасение, что немцы круто повернули руль и перешли к давно уже с озабоченностью ожидавшемуся политическому ведению войны. По меньшей мере, с момента появления Власова в оперативных районах германских армий Восточного фронта пришлось отказаться от поначалу применявшегося метода замалчивания.

Чтобы верно оценить советскую реакцию на Власова, следует мимоходом осветить, насколько затруднительной считалась ситуация. Отзвуки этого еще слышны в мемуарной литературе послевоенного периода, когда генерал-лейтенант Попель, в прошлом – член Военного совета 1-й гвардейской танковой армии, писал, что власовские листовки были опаснее немецких [729], или когда Маршал Советского Союза Чуйков, оглядывась назад, считал одного-единственного власовского агента «опаснее целой танковой роты противника» [730]. Боязливая строгость, которой подкреплялось каждое сообщение по власовскому вопросу, позволяет, кроме того, прийти к выводу, что моральное состояние советских солдат оставалось крайне неустойчивым даже после битвы под Сталинградом. Так, суровое наказание ожидало уже тех, кто поднимал и хранил листовки Власова [731]. Еще в январе 1943 г. красноармейцы 48-й гвардейской стрелковой дивизии были отданы за распространие этих воззваний под трибунал и приговорены к смерти. Тем временем, хотя и было запрещено любое устное упоминание РОА, воспрепятствовать распространению в войсковых частях Красной Армии вестей о ее существовании и тому, что они здесь производили «сильное впечатление», не удавалось. Как заявил военнопленный генерал-лейтенант Масанов 22 июля 1943 г., в особенности командный состав Красной Армии был в точности проинформирован о содержании подписанных Власовым листовок и существовании Освободительной армии, хотя обмен мнениями об этом из страха перед «доносами и последующими репрессиями» едва ли имел место. «Власовская программа», по словам генерала Масанова, содержала «очень много подкупающего для каждого русского» и шла «навстречу желаниям русского народа», так что, как он считал, резонанс при дальнейшем распространении «не заставит себя ждать» [732]. Уже в феврале – марте 1943 г. воззвания Власова оказали определенное влияние на упадок настроения среди окруженных под Харьковом и Лозовой советских частей Воронежского и Юго-Западного фронтов. Один офицер сообщил позднее, что многие его товарищи тайком хранили при себе власовские листовки [733]. Основной темой для разговоров среди плененных весной 1943 г. советских офицеров были генерал Власов, «Русский Комитет» и РОА. Во Владимир-Волынском лагере военнопленных 570 советских офицеров всех рангов, от седовласого штабиста до молодого командира запаса, «по собственной инициативе подписали заявления во «Власовскую армию» и обратились с «открытым письмом» к генералу».