«Русская освободительная армия» против Сталина

Причину того, почему эта группа казачьих генералов была представлена советской общественности иначе, чем группа генералов РОА, нетрудно понять. Ведь в политическом отношении старые казачьи генералы и с ними генерал-лейтенант фон Панвиц, с советской точки зрения, давно уже не представляли опасности. Поэтому то, что они и во время Второй мировой войны вели «вооруженную борьбу» против советской власти, можно было признать без опасений, их воинские звания не нужно было замалчивать [775]. Иначе обстояло дело с группой лиц вокруг генерала Власова, состоявшей из бывших высокопоставленных советских офицеров, что проясняет уже взгляд на их звания и должности в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Так, Малышкин был генерал-майором и начальником штаба 19-й армии, Жиленков – высокопоставленным функционером в московском партийном аппарате и членом военного совета 32-й армии в звании армейского комиссара [776], Трухин – профессором Академии Генерального штаба и затем начальником оперативного отдела штаба Прибалтийского особого военного округа (Северо-Западного фронта) в звании генерал-майора, Закутный – профессором Академии Генерального штаба, а в последнее время командиром 21-го стрелкового корпуса в звании генерал-майора, Благовещенский – генерал-майором и командиром бригады, Меандров – полковником и начальником оперативного отдела 6-й армии, Мальцев – полковником и командующим ВВС Сибирского военного округа, Буняченко – полковником и командиром 389-й стрелковой дивизии, Зверев – командиром дивизии и военным комендантом города Харькова в звании полковника, Корбуков и Шатов – также штабными офицерами Красной Армии. Тем самым они, вместе взятые, представляли собой репрезентативный срез советского офицерского корпуса. «Власов был ее [советской власти] плотью и кровью, – писал генерал-майор Хольмстон-Смысловский, – и точно такими же были прибившиеся к нему генералы, офицеры и солдаты» [777]. Как можно было публично признать, что, наряду с «изменником Власовым», представленным в качестве прискорбного единичного явления, во время «Великой Отечественной войны» выступили против советской власти и образовали, очевидно, далеко идущий военный заговор и другие советские генералы и полковники, назначенные на свои командные посты партией и правительством? Уже простой намек должен был явиться поводом для неприятных подозрений – поэтому мучительный вопрос оставили в покое [778]. Так, даже имя Власова сегодня тщетно искать в Советской Военной Энциклопедии. Сообщение в «Правде» от 1 августа 1946 г. было задумано в известной мере как последнее слово в этом деле – тем временем, как вскоре выяснилось, исторические факты невозможно было аннулировать путем замалчивания. Власовское движение продолжало оказывать политическое влияние, не в последнюю очередь – в рядах Красной Армии.

Генерал-майор Григоренко дает в своих воспоминаниях представление о том, как трудно, должно быть, было для многих постичь, что «знаменитый генерал» Власов, «не какой-нибудь выскочка, а офицер с блестящей карьерой», с помощью немцев создал Русскую освободительную армию [779]. «Почему же? – спрашивал он себя. – У меня не укладывалось в голове, что этот человек мог быть изменником!.. Измена Власова была моментом, который я бы никогда не переварил!» Позже он узнал, что генерал-майор Трухин, его преподаватель «тактики крупных войсковых соединений» в Академии Генерального штаба, наряду с комдивом Иссерсоном – единственный «незаурядный» профессор в Академии, стал начальником штаба РОА, а его заместителем (в действительности – начальником оперативного отдела) был полковник Нерянин, офицер чисто пролетарского происхождения, соученик по Академии Генштаба, которого начальник Генерального штаба Красной Армии, Маршал Советского Союза Шапошников, когда-то назвал «одним из самых наших блестящих армейских офицеров». «Это совершенно шокировало меня, – признался Григоренко, т. к. у него не было сомнений, что Нерянин примкнул к Власовскому движению по «честным мотивам», – в отношении Нерянина ничто не убедило бы меня в обратном». То, что Власов и другие были осуждены на секретном процессе «за закрытыми дверями», «подняло мое беспокойство до точки кипения», признавался Григоренко: «Что-то тут в деле должно быть не то, подсказывало мое сознание». Ему и его товарищам еще долго пришлось дожидаться ответа.