Русская поэма

Появляющийся среди гостей первой главы Поэт («Ты как будто не значишься в списках»), на роль которого с одинаковым правом могут претендовать Маяковский, Хлебников, Гумилев, Сологуб, – это прежде всего поэт «движения», путешественник. И кто более Данте «износил сандалий» «за время поэтической работы, путешествуя», согласно восторженной реплике Мандельштама, «по козьим тропам Италии» – по «цветущему» лугу Земного Рая, по огненным и болотистым «пустыням» Ада! И не он ли поэтому в Поэме «полосатой наряжен верстой», похожей на «переливающуюся кожу змеи»?

Неостановимый в течение десятилетий рост Поэмы, удлинивший ее текст вдвое по сравнению с первым «окончательным» вариантом 1942 года, основан на «принципе аэростата», вместимость которого, как известно, больше объема, минимально необходимого для полета. Иначе говоря, Поэма «летит» при объеме в 370 строчек так же, как в 740. Дополнительно поступающий воздух разглаживает морщины на оболочке, делая возможным прочесть прятавшиеся в них строки. Первоначальный вариант трехстишия из главы второй был:

Все уже на местах, кто надо;
Пятым актом из Летнего сада
Пахнет… Пьяный поет моряк.

Дыхание Поэмы расправляет складку многоточия, выводя на поверхность стих, в котором зарождается из предреволюционной атмосферы 1905 года фигура моряка, матроса, становящаяся центральной ко времени Революции 1917-го:

Все уже на местах, кто надо;
Пятым актом из Летнего сада
Пахнет… Призрак цусимского ада
Тут же. – Пьяный поет моряк.

«Божественная комедия» среди прочих титулов получила титул «энциклопедии средневекового миросозерцания». Тот же метод оценки применил Белинский к «Евгению Онегину», назвав его «энциклопедией русской жизни». Есть соблазн включить в традицию такого подхода к поэзии и «Поэму без героя». Поэма – летопись событий ХХ столетия. Реализация эстетических принципов «серебряного века». Организм мировой культуры. Поэма еще и свод всех тем, сюжетов и приемов собственно ахматовской поэзии: в ней, как в каталоге, заложены соответствующим образом перекодированные отдельные книги ее стихов, «Реквием», все крупные циклы, некоторые из вещей, держащиеся обособленно, пушкиниана. Поэма к тому же и уникальное поле для гессевской «игры в бисер».

Остережемся, однако, от энциклопедизации ее. «Так ли уж бесспорно поэтическая речь целиком укладывается в содержание культуры? – нападал Мандельштам на "культурологов" Данте. – Втискивать поэтическую речь в "культуру"… несправедливо потому, что при этом игнорируется ее сырьевая природа». Не для «игры в бисер» она создавалась, хотя автор предвидел и такую ее судьбу в долговременной перспективе. В продолжение 30 лет после смерти Ахматовой Поэма разбиралась, теперь, кажется, настает время попытаться собрать ее – вместе с результатами анализа. «Говорят, вы написали поэму без чего-то? – обратилась однажды к Ахматовой эстрадная декламаторша. – Я хочу это читать». Поэма, начинаясь с минус-чего-то, -кого-то, встречей «с тобой, ко мне не пришедшим» и кончаясь уходом «от того, что сделалось прахом», на всем своем протяжении имеет дело с тем, чего в данную минуту нет, чего не хватает. «Без чего-то» – ее содержание, которое, стало быть, никогда не может быть исчерпано. Но форма, пространство, вся сущность целиком и каждый оставленный след даны этому «чему-то» всей полнотой того, что в Поэме есть. И мы хотим это читать.

П. Филонов. Цветы мирового расцвета. 1915 год. Государственный Русский музей.

В день, имеющий точную дату, «посередине жизни», как Данте, Ахматова сошла «под темные своды» к умершим – как он «к погибшим поколеньям». Ахматову, когда она приступала к Поэме, как мы помним, привлекало то свойство Данте, что у него «все было домашнее, почти семейное». После него «все уже стало общим, отвлеченным, потеряло домашность». Мандельштам разбил все множество вопросов, обращенных к Данте во время его «путешествия с разговорами», на две основные группы: «ты как сюда попал?» и «что новенького во Флоренции?». Автор «Поэмы без героя» все время отвечает на подобные, хотя и не заданные впрямую вопросы: «как это получилось?» и «к чему привело?». И ответы эти также «домашние, почти семейные».

Заглавие «Решка» для второй части предполагает между прочим, что первая часть, как и подобает поэме, которую «привел сам Юлий Цезарь», то есть поэме «имперской», – это «Орел». «Над дворцом черно-желтый стяг» – преемник дантевского «священного стяга» (VI песнь «Рая»), украшенного римским орлом, символом государственности и власти. Но в то же время посвящение, предварявшее первые варианты «Эпилога»: «городу и другу», – открыто полемизирует с торжественным «urbi et orbi» («городу и вселенной»). Величественная формула римских понтифексов приобретает «домашний», «уютный» смысл: это город и друг, одинаково «милые», или просто «милый» город-друг.