Я сегодня всю ночь просидел до утра, —Я испортил, волнуясь, четыре пера:Злободневность мелькала, как бешеный хвост,Я поймал ее, плюнул и свез на погост.Называть наглецов наглецами, увы,Не по силам для бедной моей головы,Наглецы не поверят, а зрячих смешноУбеждать в том, что зрячим известно давно.Пуришкевич[167]… обглоданный, тухлый Гучков…О, скорее полы натирать я готовИ с шарманкой бродить по глухим деревням,Чем стучать погремушкой по грязным камням.Сколько дней, золотых и потерянных дней,Возмущалась мы черствостью этих камнейИ сердились, как дети, что камни не хлеб,И громили ничтожество жалких амеб?О, ужели пять-шесть ненавистных именПогрузили нас в черный, безрадостный сон?Разве солнце погасло и дети мертвы?Разве мы не увидим весенней травы?Я, как страус, не раз зарывался в песок…Но сегодня мой дух так спокойно высок…Злободневность — Гучкова и Гулькина дочь —Я с улыбкой прогнал в эту ночь.
<1910>
Из цикла «Лирические сатиры»
У моря
Облаков жемчужный поясокПолукругом вьется над заливом.На горячий палевый песокМы легли в томлении ленивом.Голый доктор, толстый и большой,Подставляет солнцу бок и спину.Принимаю вспыхнувшей душойДаже эту дикую картину.Мы наги, как дети-дикари,Дикари, но в самом лучшем смысле.Подымайся, солнце, и гори,Растопляй кочующие мысли!По морскому хрену, возле глаз,Лезет желтенькая божия коровка.Наблюдаю трудный перелазИ невольно восхищаюсь: ловко!В небе тают белые клочки.Покраснела грудь от ласки солнца.Голый доктор смотрит сквозь очки,И в очках смеются два червонца.«Доктор, друг! А не забросить намИ белье, и платье в сине море?Будем спины подставлять лучамИ дремать, как галки на заборе…Доктор, друг… мне кажется, что яНикогда не нашивал одежды!»Но коварный доктор — о, змея! —Разбивает все мои надежды:«Фантазер! Уже в закатный часБудет холодно, и ветрено, и сыро.И притом фигуришки у нас:Вы — комар, а я — бочонок жира.Но всего важнее, мой поэт,Что меня и вас посадят в каталажку».Я кивнул задумчиво в ответИ пошел напяливать рубашку.