Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Лишь гармоника стонет не в лад,

И вдруг стих словно взлетает в иные сферы: жалкая гармошка обретает чуть ли не космическое звучание:

Да созвездий морозные очи

На блестящие крыши глядят…

И снова резкое снижение стиля:

Поножовщиной пахнет на свете…

Тут явно просматривается музыкальная полемика с действительностью последних десятилетий — ритмы и интонация даже воспроизводят "Одинокую гармонь", но вместо лакированного соцреалистического благополучия той затрепанной песенки у Сопровского возникает блоковская тематика.

"неслыханные перемены, невиданные мятежи."

Явная перекличка с гневными блоковскими "Ямбами", в которых —

презренье созревает гневом,

а зрелость гнева есть мятеж!

И вот в той же интонации:

И надо с зоркостью орлиной

На глаз отмерив крайний срок,

Надежду вылепить из глины

Размытых ливнями дорог.

У Сопровского на возрождение, по крайней мере скорое, никаких надежд.

Нет ни покоя, ни воли, ни света.

Так отвечает он Пушкину. И не будет ничего, пока не найдем, как выйти из этого ада земного. Вместо кротости, — звучит гнев:

Тихо в мире, слишком поздно.

Только музыка в окне,

Но ее аккорды грозно

Обращаются ко мне.

Это строки из стихотворения "30 апреля".

И день этот для поэта невыносим, он для него — символ неволи, угнетения духа и тела. Он пестрит кровавыми пятнами в воздухе:

Я и в юности нередко

В эту пору здесь бывал,

И прыжком доставши древко,

Флаги красные срывал.

Он говорит прямым текстом, может быть, даже примитивным:

Завтра — день большой неволи,

Власти тайной над людьми.

Тайной, ибо не только над телами, что явно, но и над душами… Застывшая каменная действительность сама не расколется. И вселенная ждёт, кто и когда расколет этот камень, истрескавшийся, но не рассыпающийся.

В эту пору в Третьем Риме

Все недвижимо на вид,

Только небо над кривыми

Переулками кружит.

И то, что для послевоенного поколения с его увлечением экзистенциализмом было нормально, для Сопровского неприемлемо: "Киркегор не прав!" — заявляет он. "Послушно следовать за судьбой" уже невозможно. Иное дело, что к простому фатализму Киркегор несводим, но Сопровскому важна тут полемика. Он даёт свое понимание роли поэта в мире. И оно оказывается пушкинским: поэт — пророк. И полемика у Сопровского и с экзистенциалистами, и с Пастернаком:

Да, хотя расклад такой и знаком,

Но поэту стоит раскрыть окно,

И стакана звон и судьбы закон,

И метели мгла для него одно.

И когда обиженный, как Иов,

Он заводит шарманку своих речей,

Это — горше меди колоколов,

Обвинительных актов погорячей!

Бунт — основа стихов Сопровского, и кричит он со всей масштабностью блоковских космических бурь.

P.S. Увы, Сопровский погиб в 37 лет, попал под машину… Каким он стал бы поэтом, проживи он подольше, можно только гадать…