Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

От АВТОРА

Итак я начинаю вывешивать в ЖЖ новый вариант книги РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ЗА 30 ЛЕТ (1956–1986). Впервые опубликованной 25 лет тому назад. Это короткие статьи о поэтах живших в указанный период.

Поскольку это не история литературы и не литературоведческое исследование, а живая летопись, книга, написанная поэтом и критиком, говорящим о своих современниках, большую часть которых автор знает или знал лично, то рано и невозможно расставлять поэтов по полочкам — значение того или иного имени выявляется позднее. Кроме того в столь кратких очерках автор ставил перед собой одну задачу; показать то главное " зачем. и для чего" тот или иной поэт возник. и обрисовать бегло его "портрет", его "лица необщее выражение".

Новое издание этой книги очень не похоже на первое. вышедшее в Йельском университете в 1987 г. Тогда часть тиража подпольно была переправлена в СССР, часть разошлась по университетам США и Европы, а часть попала в Россию уже после 1987 года.

1. Из книги вынуты статьи о 10 совершенно случайно и незаслуженно забытых поэтах (при издании впервые этой книги, их ещё помнили) и представлены как отдельная книжка "С неводом по берегу Леты"

2. Некоторые поэты переставшие писать после первой книги стихов, во второе издание этих очерков не включаются.

3. Многие статьи переделаны и дополнены.

Рассказывая о советском периоде русской поэзии, можно и должно говорить об индивидуальности каждого поэта, о том, что сквозь официальную маску соцреалиста, сквозь прокрустову нивелировку прорываются, хотя бы частично, истинные поэты. Но и это стало видно лишь после 1965 года, после так наз. оттепели. В период же с 1934 и по 1956 годы только самые крупные поэты, как А. Ахматова или Б. Пастернак продолжали проявляться как поэтические индивидуальности, но их в это время практически не издавали.

Никому неизвестно, скольких убил идеологический диктат. Скольких убила простая бюрократия. Но тем, у кого кроме таланта творческого есть то, что Марина Цветаева назвала "талант личности", удалось прорваться сквозь "гуманистический туман", сквозь уравнивание и замораживание.

Все это относится, конечно, к поэтам официально существовавшим: эмигрантские или самиздатские поэты от этих прелестей были избавлены, но и заплатили за это избавление немалую цену… Многих эта роль на сопротивление только закалила, многих научила эзопову языку, обогатив тем самым их образную систему. Но иные так и не сумели прорваться, как умерший в безвестности еще в до-самиздатские времена Роальд Мандельштам — первая ласточка нашего, "оттепельного" поколения.

Чтобы дать общую картину — поэтическую (и таково уж было время, что через нее неминуемо было показать и связанную с ней тогда политическую картину) — этого тридцатилетия, необходимо рассказать не только о поэтах "хороших и разных", но и о поэтах плохих и одинаковых, которые характеризуют эпоху самим фактом своего существования. Это — фигуры, оказавшие не поэтическое — скорее антипоэтическое влияние на литературный процесс, но без некоторых фигур он просто будет непонятен. Ибо тут уместно перефразировать поговорку 60-х годов и сказать, что «Страна должна знать своих палачей, хоть и «только» литературных) Разумеется, есть тысячи имен, вообще не представляющих интереса. Этот летейский мусор не стоит и общего списка, все, что о нем можно знать, содержится в адресном справочнике СП СССР. Книжное болото — не море — сочинений этих членов (СП имею я в виду) факт не литературный, а социологический, и относится не к литературе, а к советологии. Впрочем, порой и просто к криминалистике, как литературная биография некоего Сер¬гея Орлова).

Итак это вовсе — не курс истории литературы, но и не просто сборник статей о разных поэтах. Это — мозаика литературного процесса со всеми его приключениями и метаморфозами за тридцатилетие, которое событиями богаче порой, чем иной век.

Мозаика в этот период складывается из отдельных индивидуальностей\ а не из школ или групп, как это бывало в другие времена\ В реальной советской литературной жизни появление группы или школы было только уделом игравших в это подростков, да те могли за свои игры жестоко поплатиться. И всё же в самом конце пятидесятых годов начали появляться если не группы или школы всерьёз, то хоть манифесты их.

Как минимум существует три причины тому, чтобы не придавать значения этим заявлениям, и не принимать всерьез эфемириды:

Как правило, ни один крупный поэт в рамки школы или направления не укладывается по определению. Это справедливо и для тех времен, когда таковые школы реально играли сею роль. Но в любую эпоху типичным представителем того или иного направления бывает посредственность. Так о символизме полное представление дают Бальмонт и Брюсов, но засунуть в эти рамки Блока — немыслимо.