Русская повседневная культура

Праздники на Руси сопровождались не только пирами. На нескольких церковных праздниках совершался крестный ход, как, например, на Крещение, когда патриарх освящал воду Москвы-реки. Этот обряд назывался «Иорданью». В Вербное воскресенье в церемонии обязательно участвовал царь. Он вел под уздцы по Красной площади лошадь, на которой сидел патриарх, — это был символ «шествия на осляти», входа Господня в Иерусалим. Свой ритуал был у празднования на Красной площади Нового года (1 сентября) и праздника Покрова (1 октября). Все это происходило при огромном стечении народа. Москвичей привлекали и другого рода зрелища: представления скоморохов с музыкой, песнями, танцами, фокусами и импровизированным кукольным театром. И это при том, что православная церковь, как уже упоминалось, отрицательно относилась к скоморошеству; по ее требованию, официальные власти время от времени сурово преследовали скоморохов^{56}

Можно восстановить некоторые из традиционных «позоров» — представлений скоморохов, которые «со всеми играми бесовскими рыщут». Запрет Стоглава «неподобных одеяний и песней плясцов и скомрахов и всякого козлогласования и баснословия их» дает представление о разнообразных жанрах искусств скоморохов: здесь и пляски, и пение, и басни. Представление сопровождалось показом дрессированных животных, в первую очередь медведей, содержать которых Стоглав тоже запрещал, обрушиваясь на «кормящих и хранящих медведи или иная некая животная на глумление и на прелщение простейших человек». Одно из его постановлений предусматривало отлучение от церкви «мирских человек христиан», «аще кто из них играет или плясание творит или шпилманит, рекше глумы деет, и на видение человеки сбирает и ловитвам прилежит».

Однако в каждой городской толпе зевак, собравшихся вокруг скоморохов, можно было увидеть и священников, готовых «глумиться мирскими кошунами», хотя «всякие игры и глумы, и позорища» не только священникам, но и всем причетникам «отречено есть»^{57}. Тем не менее именно скоморохи и глумцы возглавляли свадебный поезд в церковь, священник с крестом лишь следовал за ними. Они же — «глумотворцы, арганники, смехотворцы, гусельники» — были главными артистами на «мирских свадьбах», где к их «бесовским» — по определению церкви, а по сути, народным — песням прислушивались и жених с невестой, и многочисленные гости, и священник.

Русские любили баню. Обычай мыться не только доставлял удовольствие; он был тесно связан с религиозными правилами^{58}. Водой бани снабжались из специально вырытых колодцев с журавлями.

Арабский путешественник Ибн Русте описывает странные обычаи страны «ар рус» так: «Когда же камни раскалятся в огне до высшей степени, их обливают водой, от чего распространяется пар, нагревающий воздух до того, что они снимают даже одежду…»

В Москве бани любили не меньше, чем в Киевской Руси. «Если московит не попарится в субботу, — заметил один иностранец, — ему становится стыдно и совестно».

Установить, где именно стояла самая первая московская баня, не легче, чем показать место, где построили первую московскую избу, — баня была в каждом подворье. Ко времени Ивана Грозного казна стала строить крупные торговые (общественные) бани, которые отдавали частным лицам на откуп.

Общественные бани имели два отделения — мужское и женское. Но при этом один банный обычай вызывал недоумение, а то и серьезное негодование у иноземных гостей. «Напарившись, совсем нагие и мужчины и женщины, потеряв всякий стыд, выбегают к речке, погружаются в нее, радуются и хохочут», — писал австриец Меерн в XVII веке.

Однако при относительно пристальном внимании к личной гигиене на Руси питали больше доверия к рецептам знахарей, чем к врачам. Медицинская практика была сопряжена с неслыханными затруднениями и с величайшею опасностью. Если врач не вылечивал больного, то его наказывали, как злого волшебника. В царствование Ивана III один из врачей, родом еврей, был казнен на площади за то, что допустил смерть царевича. Положение врачей несколько улучшилось лишь к концу XVI века, хотя и в это время жилось и работалось им непросто: можно ли было правильно диагностировать, когда, скажем, пользуя знатную женщину, медик не мог видеть ее лица и должен был проверять пульс сквозь кисею? Впрочем, во врачах многие (и не только простой люд) видели особый род колдунов, для которых кисея, конечно же, не могла быть преградой.

Вера в колдовство и всякого рода чернокнижие вообще была очень сильна. Соответственно верили в гороскопы, гадание, таинственную силу известных трав или заклинаний, в возможность вредить врагу, выкрадывая его следы, верили в заговоры, в любовные зелья, в привидения, вампиров, оборотней, которые играют столь ужасную роль в русских сказках. Даже просвещенные люди не были чужды этой слабости; Борис Годунов, бывший человеком образованным, требовал от своих служителей клятвы в том, что «не будут прибегать к колдунам, колдуньям или иным средствам, могущим вредить царю, царице или их детям, волховать над их следами или над следами их экипажей».