Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Несмотря на ясную и подчеркнутую категоричность этих записей, следует все-таки еще раз задуматься над вопросом, насколько писатель был удовлетворен своими духовными поисками, продолжавшимися интенсивно 30 лет его жизни, насколько его сомнения обрели характер уверенности в обретенной истине. Выше на материале дневников Л. Н. Толстого было показано, что такой уверенности у Л. Н. Толстого не было.

Представляется, что финал жизни Л. Н. Толстого должен рассматриваться в контексте дискуссии одного из энергичных обличителей антицерковной проповеди Л. Н. Толстого архиеп. Никона (Рождественского) с известным церковным писателем Е. Поселяниным, которая развернулась в церковной печати сразу после смерти писателя.

Е. Поселянин по поводу смерти Л. Н. Толстого высказал в одной из своих публикаций, как он сам отмечает, «упование», «что между душой старца и его Богом в последние часы догорающей жизни неведомо ни для кого произошла великая тайна»[1139]. Фактически в публикации Е. Поселянина высказывалась мысль, что решение Церкви земной, если даже оно является столь суровым, как отлучение, для Христа не обязательно. Несколько далее, для большей убедительности своей аргументации, Е. Поселянин высказывает бытовавшую в печати точку зрения, что кощунственные главы «Воскресения» были напечатаны в заграничном издании вопреки прямому формальному запрету Л. Н. Толстого, что, конечно, не соответствует действительности и ничем не подтверждается.

Е. Поселянин, автор многих примечательных книг о истории русского подвижничества, даже, видимо, не подозревал, какую соблазнительную истину он высказывает. Действительно, как просто вопрос о душе грешного человека, в кощунственной форме отвергнувшего свою Мать – Церковь, решить универсальной ссылкой на милосердие Божие, а также на фантастическое предположение, что в душе этого грешника перед смертью «произошла великая тайна». Сейчас в полемике о Л. Н. Толстом этот аргумент становится все более популярным, а для его «обоснования» в жизни писателя отыскиваются несуществующие эпизоды, знаки, намеки, мысли и слова.

Отвечая церковному публицисту, владыка Никон (Рождественский) убедительно показывает, что с экклесиологической точки зрения такая постановка вопроса, названная им юридической, является совершенно неосновательной, ибо именно Церкви Господь дал на земле власть «вязать и решить», причем все то, что будет связано на земле, будет связано и на небе. Конечно, посмертная участь писателя представляет великую загадку. Конечно, милосердие Божие не может быть измерено человеческими категориями. Но именно поэтому любые спекуляции на данную тему являются непростительной и мечтательной демагогией, в которой видится характерное для русского интеллигента стремление быть большим роялистом, чем сам король, т. е. любить человечество больше Самого Господа.

И дело тут не только в значимости приговора «Церкви земной», церковная история знает замечательные примеры того, как этот приговор не принимался «народом церковным»: так было в жизни святителя Иоанна Златоуста, так было в жизни русского борца против государственного произвола в церковных делах митрополита Арсения (Мацеевича). Но церковная история не знает ни одного примера, чтобы приговор высшей церковной власти подвергался сомнению или отменялся только потому, что в душе грешника, возможно, «произошла великая тайна», а весь смысл аргументов Е. Поселянина сводился именно к этому.

Следует заметить, как это ни горько, что последние годы и дни жизни Л. Н. Толстого несут на себе явный знак какой-то мистической оставленности. Кажется, это чувствовал и сам писатель, именно поэтому в своих воспоминаниях его сын, Л. Л. Толстой, подчеркивает, говоря об отце, что в этот период «более, чем когда-либо, особенно в последние месяцы своей жизни, он искал не внутри себя, но вовне моральную и религиозную поддержку», нуждался в «поэзии религии, от отсутствия которой он страдал»[1140]. Именно оставленностью объясняется финальный крах жизни писателя: смерть не в родном поместье, а на чужбине, в пути, в чужом доме, без церковного напутствия, невозможность проститься с женой, с которой прожил 48 лет жизни, крах учения, которое было глубоко чуждо окружающим, не проявлявшим к нему ничего, кроме равнодушия, наконец, железное кольцо, созданное ближайшим учеником, в искренности намерений которого были серьезные основания сомневаться.

Именно поэтому в контексте упомянутой дискуссии владыки Никона и Е. Поселянина следует рассматривать переписку Л. Н. Толстого с теми или иными священнослужителями, которая должна помочь ответить на вопрос, мог ли в последние два года жизни писатель пересмотреть свои взгляды на Церковь.

Предварительно следует сказать несколько слов об оппозиции «Л. Н. Толстой – отец Иоанн Кронштадтский».