Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

В основе ряда произведений Л. Петрушевской лежат мифологические или «вечные» сюжеты («Медея», «Теща Эдипа», «Бог Посейдон», «Новые Робинзоны», «Новый Фауст»,одноактная пьеса «Сцена отравления Моцарта»).Речь идет не о постмодернистской игре с чужими текстами, травестирующей «высокие» образцы [64]. Автор стремится испытать, «остранить» сюжет, ставший культурным архетипом, она очищает его от культурно-исторических напластований и интерпретаций и «поверяет» бытом. Поэтому архетипические персонажи действуют в обстоятельствах, где никакие «высокие» мотивировки не в состоянии оправдать их жестокость или безнравственность.

Античный сюжет об убиении Медеей из ревности собственных детей на глазах ее мужа Ясона помещается в систему современных нравственно-этических координат. Читателю остается неясным, идет ли в рассказе речь о возмездии отцу за грех кровосмешения или же просто взаимная привязанность отца и дочери была ложно истолкована его супругой, потерявшей рассудок из-за испытаний, которые выпали на ее долю (осталась без работы, муж отдалился и стал чужим). Возможность неоднозначного решения конфликтной ситуации усложняет идейную структуру произведения. Если речь в нем идет все-таки об инцесте, то рассказ предупреждает о том, что возмездие за подобное прегрешение носит не индивидуальный, но родовой характер. Преступление приводит к распаду семьи: дочь погибла, мать потеряла рассудок, отец до конца своих дней обречен нести на себе бремя вины.

Условность, «архетипичность» античного сюжета столь высока, что стремясь снизить, предельно конкретизировать, создать эффект достоверности, автор отходит от собственной традиции не датировать свои произведения. Указывается точная дата – 6 июля 1989 года, которая коррелирует с сообщением героя, что его дочь погибла «недавно, пятого июня» и что с тех пор «прошел месяц».

Отметим и другой рассказ, в котором прослеживаются интертекстуальные связи, рассказ «Новый Фауст»с жанровым подзаголовком «отрывок». В нем хрестоматийная ситуация явления Мефистофеля к Фаусту перенесена, как можно понять, в наше время (по-видимому, в брежневскую эпоху). Герой обращается за помощью к силам зла не ради высокой страсти к познанию, а из-за тщеславного желания стать известным писателем. «Фаустианство» оборачивается у Петрушевской не просто нравственным релятивизмом, но прямой порочностью героя, мечтающего о мальчиках и славе и готового ради них на все. Расхожая метафора «муки творчества», как и известная мысль Ф. Достоевского о необходимости настоящего писателя «страдать», в рассказе снижаются: в тщетной погоне за телесными наслаждениями Фауст оказывается жертвой сексуального насилия, причем Мефистофель убеждает его в необходимости страданий: «если все желания твоей плоти будут удовлетворены, а самолюбие утешено, у тебя притупится стремление писать».

Следовательно, «вечный сюжет» о Фаусте не проходит испытание на гуманность, очевидно, что никакие высокие устремления не оправдывают моральной ущербности его главного героя. Не случайно Маргарита в рассказе остается за дверьми Союза писателей, куда Мефистофель проводит своего спутника. Любопытно, что это учреждение явно напоминает одно из подразделений преисподней, поскольку вход в него открыт лишь причастным к греху.

Не случаен и выбор автором жанра «отрывка». Рассказ по сути представляет собой этюд на тему «Фауста» Гёте (в духе пушкинской «Сцены из Фауста»). Причем Л. Петрушевская не ставит перед собой задачи травестировать весь сюжет бессмертной трагедии, ограничиваясь ситуацией, когда Фауст со своим спутником переступают заветный порог дома Большой Литературы, понимая, что «обратно пути нет».Ей важен сам момент выбора героя, оставившего Маргариту, отказавшегося от попыток самостоятельно пробиваться в литературу, предпочитающего воспользоваться помощью Мефистофеля, прекрасно осознавая, какую цену надо будет заплатить за его услуги. Преданность Маргариты безымянному писателю отсылает к роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита».